Реквием в Брансвик-гарденс
Шрифт:
Она посмотрела на Корнуоллиса, надеясь, что он примет это завуалированное извинение.
– Все мы стремимся избежать лишней боли, – сухим тоном промолвил тот, посмотрев на нее вполне доброжелательным взором, в котором не было ни осуждения, ни ответной враждебности. Реджинальд упоминал, что гость их был моряком. Быть может, неловкость этого человека отчасти объяснялась тем, что большая часть его жизни прошла на море, исключительно в мужском обществе? Хозяйка попыталась представить его в мундире, на палубе, под надутыми большими парусами, покачивающимся на ногах в такт гребням и впадинам волны, под набегающим ветром. Возможно, именно поэтому взгляд его казался столь спокойным и чистым. В самой сути морских стихий, в одном только размахе их, присутствовало нечто такое, что превращало надменность в пустую и никчемную вещь. Женщина не могла представить себе Корнуоллиса несдержанным, или уклончивым, или пытающимся укрыться за ложью.
– Тогда поймите и мой намек на то, что в этом деле необходима большая тонкость, – голос Андерхилла переполняла настойчивость, а кроме того, как показалось его жене, она заметила в нем нотку непривычного для себя страха. Ей еще не приводилось видеть мужа в такой тревоге.
– Тем не менее нам необходимы честность и упорство, – твердым тоном произнес Джон. – A Питт у нас самый лучший. Дело требует большой деликатности. Юнити Беллвуд была беременна, и можно предположить, что убийство ее вызвано именно этим фактом.
Епископ дернулся и бросил торопливый взгляд на Айседору. Их гость покраснел.
– Не надо этого вздора! – торопливо проговорила миссис Андерхилл. – Вам незачем говорить обиняками просто потому, что я нахожусь здесь. Могу предположить, что мне приходилось говорить с находящимися в положении молодыми дамами намного чаще, чем тебе, Реджинальд. Многих из них совратили кавалеры, однако некоторые сами совращали мужчин.
– Мне не хотелось бы, чтобы ты говорила такими словами о подобных вещах, – неодобрительным тоном произнес епископ, шагнув в сторону от огня; ноги его сзади припекало. – Это сразу и грех, и трагедия. Ужас в сочетании со злодеянием. Если этот… поступок… совершил Рэмси Парментер, тогда я могу предположить только то, что он сошел с ума, и самое лучшее, что мы можем сделать для всех, – это поставить ему соответствующий диагноз и поместить в безопасное место, где он не сможет никому причинить вреда.
Он скривился, ощутив прикосновение к коже горячей ткани брюк и добавил:
– Разве этого нельзя устроить, Корнуоллис? Проявить некую юридическую любезность вместо того, чтобы погубить всю семью, точно следуя каждой букве закона. Выставить на всеобщее обозрение зрелище падения из благодати весьма уважаемого человека… то есть, конечно, прежде считавшегося уважаемым, – поправился он.
Затаив дыхание, Айседора посмотрела на помощника комиссара.
– Убийство не является отпадением от благодати, – холодным тоном промолвил тот. – Закон требует в таком случае публичного наказания, ради блага всех, кого касается дело.
– Ерунда! – возразил Андерхилл. – Каким образом публичное рассмотрение дела может соответствовать интересам Парментера или его семьи, не говоря уже об интересах Церкви? Кроме того, не в интересах и самой публики видеть растление и впадение в безумие одного из вождей ее духовного благоденствия.
Бесшумно появившийся дворецкий с поклоном доложил:
– Обед подан, сэр.
Хозяин бросил на него негодующий взгляд.
Айседора поднялась на трясущиеся ноги:
– Мистер Корнуоллис, не окажете ли любезность пройти в столовую?
Что может она сказать, чтобы как-то исправить эту жуткую ситуацию? Неужели их гость может посчитать, что и она является подобной ханжой? Как дать ему понять, что она не имеет к этому никакого отношения, не проявив при этом нелояльности и двоедушия? Джон Корнуоллис принадлежит к числу тех людей, которые ценят верность. Супруга епископа и сама ценила ее. Несчетное число раз она заставляла себя молчать, чувствуя несогласие. В некоторых, редких случаях ей приходилось впоследствии осознать свою ошибку или близорукость, и она бывала рада тому, что не обнаружила нехватку знаний.
Поднявшись на ноги, Джон поблагодарил ее, и все трое неловкими шагами направились в официальную столовую, выдержанную в ультрамариновых и золотых тонах. Здесь Айседора впервые навязала мужу свой вкус. Он настаивал на бургундских коврах и тяжелых портьерах до самого пола. Но благодаря ей, столовая получилась не настолько тяжеловесной, a длинное зеркало на стене увеличивало объем комнаты.
Когда все уселись и подали первое блюдо, епископ вновь перешел к делу.
– Никто не заинтересован в том, чтобы придать этой истории публичный характер, – повторил он, посмотрев на занятого супом Корнуоллиса. – Не сомневаюсь, что вы понимаете это.
– Напротив, – невозмутимым тоном возразил Джон. – В этом заинтересованы буквально все. И в первую очередь сам Парментер. Он считает себя невиновным. И потому заслуживает права предстать перед судом и потребовать, чтобы мы доказали его невиновность самым надежным образом.
– Вот оно что… – Андерхилл уже был в ярости. Лицо его побагровело, а глаза лихорадочно блестели.
Посмотрев на него, Айседора ощутила, как ее переполняет чувство вины. Реджинальд больше не был похож на старого друга, временно сбившегося с пути и совершившего ошибку. Он вдруг сделался незнакомцем и притом незнакомцем, совершенно ей несимпатичным. Нельзя, непростительно было позволять себе почувствовать такое. Все в ней повернулось навстречу Корнуоллису, спокойному и сердитому, уверенному в себе и своих верованиях.
– Это чистая софистика, сэр, – бросил обвинение епископ. – Но я не стану оскорблять вас предположением о ее причинах…
– Ох, Реджинальд! – негромко произнесла Айседора.
– Чего же вы хотите от нас, епископ Андерхилл? – посмотрел на него помощник комиссара. – Чтобы мы тайно упрятали куда-нибудь Парментера, не предоставив ему возможности доказать свою невиновность или опровергнуть наши доказательства его вины? Упаковать его в сумасшедший дом до конца дней своих, чтобы избавить всех нас от неудобства?
Лицо Андерхилла стало багровым, руки его затряслись:
– Вы ошибочно трактуете мои слова, сэр! Отвратительное предположение!
Впрочем, именно это он и подразумевал, что было превосходно известно его супруге. Как же ей выручить мужа и заодно сохранить собственную честь?
– Я уверена в том, что вы правы, мистер Корнуоллис, – настороженным тоном произнесла она, не глядя на гостя. – Похоже, мы не осознали последствий того, о чем говорим. Мы не знакомы с законом, и, слава Небесам, до сих пор у нас не случалось ничего подобного. Конечно, у нас были собственные несчастья, однако до подлинного преступления дело не доходило, все ограничивалось грехами перед Богом и Церковью. – Она наконец посмотрела Джону в лицо.