Реквием в Брансвик-гарденс
Шрифт:
Кларисса тоже явилась к столу в полном беспорядке. Впрочем, эта девушка никогда не обладала утонченным вкусом матери в одежде или манерах. Ее темные волосы нередко находились в подобном хаосе, однако естественный блеск и волнистость все равно придавали им некую красоту. Она была очень бледна, то и дело окидывала взглядом всех остальных и без необходимости часто заговаривала с отцом, словно бы изо всех сил старалась вести себя с ним, как обычно, показывая тем, что не верит в то, о чем могут думать остальные. На самом же деле она только напоминала всем о недоговоренном.
Мэлори был погружен в размышления и отвечал только на обращенные
Стол, как всегда, был сервирован серебром и хрусталем, а в центре его стояли цветы из зимнего сада.
Доминик попытался придумать что-нибудь такое, что можно было сказать, не показавшись слишком уж бесчувственным, словно никакой трагедии не было. Ведь наверняка все собравшиеся за столом могли вполне спокойно разговаривать друг с другом, не ссорясь, даже если речь шла не о погоде. Трое присутствующих за столом мужчин посвятили себя службе Богу, и все они механически ели, избегая смотреть друг другу в глаза. Воздух наполняли страх и подозрительность. Всем было известно, что один из них убил Юнити, но только кто-то один, кто именно это сделал, и нес на своих плечах гнет вины и прилагавшегося к ней ужаса.
Прожевывая мясо, казавшееся ему опилками, и не зная, как его проглотить, Кордэ украдкой поглядывал на Рэмси. Тот казался старше и утомленнее, чем обычно, и, быть может, столь же испуганным, однако Доминик не видел на его лице и следа вины. Ничто не изобличало в хозяине этого дома убийцу, изворачивающегося с помощью лжи и перелагающего собственное преступление на плечи друга или, что еще хуже, сына.
Повернувшись к Мэлори, Доминик, напротив, отметил, как напряжены его плечи и окаменела шея. Глаза молодого человека обращены в тарелку, избегая чужого взгляда. Он ни разу не посмотрел на отца. Признак вины? Кордэ не особо симпатизировал Мэлори Парментеру, однако считал его честным человеком, правда, лишенным чувства юмора и подчас нудноватым. Быть может, все дело было в бессердечии Парментера-младшего? Время исцелит этот порок, научит его тому, что можно служить Богу и смеяться, и даже наслаждаться красотами и нелепостями жизни, богатством природы и разнообразием людей…
Неужели он действительно такой трус, что готов позволить своему отцу принять наказание за преступление, порожденное его… Чем же?.. Страстью?
– Надо думать, в Риме сейчас очень жарко? – нарушил течение мыслей Кордэ голос Клариссы. – Ты попадешь туда в разгар лета. – Она обращалась к брату.
Тот обратил к ней мрачное и недовольное лицо:
– Если я вообще попаду туда.
– А почему, собственно, нет? – спросила Вита, в недоумении наморщив лоб. – Я думала, что все уже обговорено.
– Было, – ответил ее сын. – Однако я не «обговаривал» смерть Юнити. Теперь там могут посмотреть на мои перспективы иначе.
– С какой стати? – отважно воскликнула Трифена. – Она не имеет к тебе никакого отношения. Неужели там настолько несправедливы, чтобы обвинить тебя в том, чего ты не совершал? – Забыв про еду, она опустила вилку. – Вот в чем беда с вашей религией: вы считаете, что каждый из нас несет ответственность за грех Адама, a теперь, похоже, что он и не существовал вовсе, но вы по-прежнему повсюду макаете младенцев в воду, чтобы смыть с них этот грех… А они не имеют ни малейшего представления о том, что происходит. Им известно только, что их переодевают, передают чужому дяде, который поднимает их вверх и говорит что-то над ними, но не для них, а затем вручает их обратно родителям. И считается, что эта процедура способна все уладить? За всю свою жизнь не встречала более идиотского суеверия. Всему этому место в Средних веках, вместе с судом Божьим, утоплением ведьм и солнечными затмениями, которые принимают за конец света. Понять не могу, как вы можете быть такими доверчивыми!
Мэлори открыл рот.
– Трифена… – вступила в разговор Вита, наклоняясь вперед.
– Когда мне потребовались шаровары, чтобы кататься на велосипеде, – продолжила, не обращая внимания на мать, миссис Уикхэм, – просто потому, что так удобнее, папу едва не хватил апоплексический удар. – Она взмахнула рукой, чуть не задев собственный бокал с водой. – Однако никто не скажет, что немножечко странно, если все в длинных юбках с бусами на шее поют что-то там вместе и пьют вино, которое, по-вашему, превращается в кровь, что выглядит абсолютно отвратительно, а к тому же богохульно. A вы еще называете каннибалов дикарями, которым надо…
Мэлори затаил дыхание.
– Трифена! Довольно! – резким тоном произнесла миссис Парментер. Она повернулась к Рэмси, и на лице ее проступило раздражение: – Бога ради, скажи ей что-нибудь. Защищай себя!
– Мне казалось, что она нападает на Мэлори, – кротко заметил ее муж. – Учение о преосуществлении даров принадлежит Римской церкви.
– Тогда для чего вы это делаете? – продолжила натиск Трифена. – Вы должны верить в то, что ваши обряды что-то представляют. Или почему вы одеваетесь в расшитые одежды и проделываете всю эту процедуру?
Глава семейства с печалью посмотрел на нее, но ничего не ответил.
– Это напоминание о том, кто вы есть, и о тех обетованиях, которые вы давали, – обратился к миссис Уикхэм Доминик самым терпеливым тоном. – К несчастью, нам необходимы такие напоминания.
– Тогда безразлично, что вы кладете в чашу – хлеб и вино или печенье и молоко, – бросила ему дочь Рэмси вызов, победоносно сверкая глазами.
– Абсолютно безразлично, – согласился Кордэ с улыбкой. – Если ты исполняешь свое слово и приходишь в должном расположении духа. Куда более важно приходить к чаше без гнева и чувства вины.
Трифена покраснела. Победа ускользала от нее.
– Юнити говорила, что все это просто отличный театральный спектакль, предназначенный для того, чтобы производить впечатление на остальных и держать их в трепете и повиновении перед вами, – возразила она, словно бы ссылка на слова мисс Беллвуд что-то значила. – Полная показуха, не имеющая в себе никакого содержания. С вашей стороны это стремление к власти, с их стороны – суеверие. Им просто удобно, когда они исповедуют свои грехи и вы прощаете их, после чего они могут снова грешить. A если они не исповедуются, то живут в страхе перед вами.
– Юнити была дурой! – взвился Мэлори. – И хулила Бога!
Сестра повернулась к нему:
– Знаешь, при ее жизни я что-то не слышала от тебя таких слов. А теперь ты что-то вдруг расхрабрился, когда она больше не может постоять за себя. – Презрение ее сделалось уничтожительным. – Тогда ты спешил выполнить все, что она просила. И я не помню, чтобы ты когда-нибудь противоречил ей на людях таким тоном. Какую убежденность в своей вере ты вдруг выработал! И с каким огнем ее защищаешь!
Парментер-младший побледнел и занял оборону. Взгляд его наполнился жаром.