Реквием в Вене
Шрифт:
— Иначе моя сестра не впустила бы вас в дом. — Легкая улыбка вновь искривила его губы, обнажив неровные, но очень белые зубы. — Итак, что же вы скажете? Стану ли я вашим новым клиентом?
— Конечно. Для меня это будет честью, господин Малер.
Сестра Малера ожидала его за дверью, чтобы спровадить из квартиры. Так точно рассчитала время или подслушивала?
У входной двери она слегка потрепала его по руке, глаза с прищуром уставились на адвоката. У нее был вид женщины, собирающейся признаться в чем-то.
— Густль нуждается в защите. Независимо от того, осознает он это или нет. Я, во всяком случае, рада, что вы пришли.
Прежде чем Вертен успел спросить, что же она имела в виду, Жюстина Малер вежливо, но настойчиво выставила его.
Глава
Вертен и Берта начали врастать в размеренный, но еще не устоявшийся обиход семейной жизни. Их домашний уклад диктовался не представлениями, перенятыми от аристократов — завтрак в столовой, визитные карточки посетителей, аккуратно выложенные на высоком столике у входной двери, на скорую руку полдник из чашки кофе с маковым кексом в четыре тридцать, бесконечные и довольно бессмысленные домашние вечеринки, — и не втискивался в более жесткие рамки ортодоксального домашнего очага с его кошерной кухней и строго соблюдаемыми еврейской пятницей и чтением Торы. Вместо этого Вертен и Берта медленно строили свой собственный ритм и свои собственные ритуалы.
Например, завтрак. Этим утром, священным воскресным утром, когда все конторы и школы были закрыты, они предавались праздности в кабинете, каждый погрузившись в свое любимое занятие — чтение. Супруги обнаружили, что чтение за столом было запрещено в их обеих семьях. Точнее говоря, сейчас они размещались не за столом, а симметрично восседали по концам огромного кожаного дивана, купленного по настоянию Берты.
За завтраком еда была не на обеденном столе, а на низком столике перед диваном. Для Вертенов этот прием пищи состоял из крепкого ароматного кофе, сваренного фрау Блачки, и рогаликов из булочной на первом этаже их дома. Вертен обычно пробуждался в пять утра, терзаемый первыми запахами этих утренних булочек, ибо дух сдобного дрожжевого теста растекался вверх по всему зданию. Для Берты, пристрастившейся к новой привычке после краткого пребывания в Лондоне, завтрак означал чайник цейлонского чая и хрустящие тосты, намазанные джемом от компании «Фрэнк Куперс Оксфорд». И чай, и джем приобретались в магазине Шенбихлера на Волльцайле. Одним дождливым мартовским днем Берта познакомила Вертена с сокровищами этой лавки, упрятанной в одном из пассажей на задворках аристократической Волльцайле. Вертену никогда не приходилось вдыхать столько пряных ароматов, скопившихся в одном месте.
Перед тем как обратиться к новой книге очерков Германа Бара [28] о венском театре, жена читала газету «Нойе фрайе прессе», [29] в то время как Вертен погрузился в книгу Энгельберта Бауэра «Практическое применение электричества». Ему нравилось приобретать новые познания, отучивать свой ум от старых привычек мышления и открывать невиданные чудесные вещи в ежедневно меняющемся мире.
Таков был ритуал воскресного утра, хотя срок их семейной жизни насчитывал всего пару месяцев.
28
Герман Бар (1863–1934) — австрийский писатель, драматург, театральный критик, с 1892 года возглавлял в Вене группу драматургов-модернистов.
29
«Neue Freie Presse» (нем.)— «Новая свободная пресса».
Однако же у фрау Блачки не сходило с лица выражение оскорбленной неприязни по поводу этого порядка, нарушающего все правила приличия. Вертену, холостяку, вполне пристало завтракать в кабинете, но теперь, когда он стал женатым мужчиной, повариха возлагала более высокие надежды на хозяйку дома.
После свадьбы фрау Блачки явилась к нему, подняв вопрос о своем увольнении, поскольку молодая жена наверняка пожелает обзавестись собственным штатом прислуги. И Вертен, и Берта уверили ее в том, что они будут счастливы, если она останется. Тем не менее экономке временами приходилось нелегко. Ей докучала не только непринужденная манера новобрачных. Телефонный аппарат компании «Эриксон», установленный по желанию Берты, являлся источником явлений, сбивающих ее с толку. Экономка застывала как вкопанная перед раздирающимся от звонков телефоном, боясь прикоснуться к нему. Никакие успокоительные разъяснения не могли убедить женщину, что ее не убьет электрическим током, если она ответит на телефонный звонок. А тот факт, что Вертен и Берта предпочли делить общую спальню вместо того, чтобы обзавестись раздельными, привел ее в полное негодование.
Но за долгие годы Вертен привык к ней, а Берта смирилась с поварихой из-за ее неповторимого жаркого с луком.
Так что они не обратили ни малейшего внимания на неприязненное выражение ее лица, когда госпожа Блачки поставила на стол поднос с завтраком и удалилась, оставив их вдвоем, умиротворенных и ублаженных.
— Боже мой, — неожиданно произнесла Берта из-за газеты.
Вертен оторвал глаза от своей книги.
— В чем дело? — произнес он с притворным ужасом. — Члены парламента опять передрались? — Венский парламент славился своими буйными дебатами, временами переходящими в потасовки.
— Нет. — Берта взглянула на него, и Вертен понял, что за этим кроется что-то более серьезное.
— Это насчет Малера. С ним произошел несчастный случай в Придворной опере.
Вертен уже наполовину выскочил из входной двери, когда наконец услышал предложение Берты:
— Не будет ли разумнее сначала позвонить по телефону?
В спешке он совершенно забыл о такой роскоши, как наличие телефона в их прихожей.
— И правда, — пробормотал он, все еще встревоженный.
— В таком состоянии от тебя будет немного толку для кого бы то ни было. Сделай пять глубоких вдохов.
К ее удивлению, он повиновался и на пятом почувствовал себя лучше.
Адвокат позвонил Малеру домой и связался с сестрой композитора, Жюстиной. Узнав, что травмы Малера не угрожают его жизни и что тот желает встретиться с ним сегодня несколько позже, Вертен закончил разговор, положив трубку на бакелитовый рычаг. Аппарат испустил звенящий звук, как бы возвещая о прекращении соединения.
— Ему лучше? — поинтересовалась жена.
— Значительно. Ты поедешь со мной?
— К Малеру домой?
— Полагаю, мы могли бы сначала заглянуть в оперу.
— Но мой парикмахер не работает сегодня. — Она потешным жестом взбила свои волосы.
— В здание, не на спектакль.
Это добродушное подтрунивание успокоило Вертена, который все еще был изумлен своей реакцией на заявление Берты о травме Малера. Говоря по правде, Малер как человек почти ничего не значил для него. Однако же Вертен предложил свои услуги барышне Шиндлер и ощутил боль и смущение, что он ничего не сделал в защиту композитора. Фактически он как раз вчера уведомил фройляйн Шиндлер о том, что ее страхи относительно безопасности Малера были необоснованны. Девушка, конечно, начала утверждать противное, и адвокат принялся изображать из себя более мудрого, преклонных лет человека, уверяя ее, что он следит за всем. Теперь Вертен сожалел о своих словах и о своем тоне самодовольной самоуспокоенности в телефонном разговоре с девушкой.
Уравновешенный подход Берты к происходящему был именно тем, что ему требовалось сейчас; поэтому-то он и пригласил ее примкнуть к расследованию. Жена старалась не показать этого, но Вертен видел, что она была рада присоединиться к нему.
Пятью минутами позже, после поспешного звонка в дирекцию оперы, они уже были на улице и быстро шагали в направлении Рингштрассе.
Зданию Придворной оперы было всего тридцать лет, но оно имело внешний вид и степенность преклонного возраста. Песчаник уже приобрел красновато-коричневый оттенок, а медная крыша покрылась пастельно-зеленой пленкой. Хотя здание было спроектировано со смесью исторических стилей, типичной для других зданий Рингштрассе, преобладал все-таки стиль Ренессанса, в особенности в лоджиях и портиках, выступающих из боковых стен. Огромное строение было сооружено на площади по меньшей мере в 150 000 квадратных футов, граничащей с Рингштрассе и фешенебельной Кертнерштрассе. Для Вертена, однако, основным недостатком Придворной оперы являлось то, что она была слишком спрятана среди других зданий и невозможно было получить ее общий обзор: к ней не вел широкий бульвар, как к Парижской опере.