Реквием

Единак Евгений Николаевич

Как будто зная, что мне нравится, Броник повел меня к сараю и показал голубей. Такие же голуби были у Гусаковых, но я с удовольствием рассматривал птенцов. Одни были совсем крохотные, слепые, другие уже почти одетые в перья. Как только Броник взял в руки одного голубенка, тот запищал, стал махать крыльями и потянулся к Броникову рту. Броник набрал в рот пшеницы из дырявой кружки и, поваляв во рту, стал кормить голубенка. Тот впился клювиком Бронику в рот и, подрагивая, стал глотать зерна, смоченные слюной.

– Хочешь покормить?
– спросил Броник и, подавая мне мне второго птенца, добавил. - Попробуй!

Я набрал в рот пшеницы,

смочил ее своей слюной и приблизил птенца. Тот мгновенно проник своим клювиком в рот и больно укусил мой язык. Видимо я отдернулся, потому, что Броник тут же сказал:

– А ты пшеницу держи впереди языка. Языком только подталкивай. Но все равно кусают, смотри! - и Броник показал свой испещренный белыми и красными царапинами язык.

Скоро я наловчился и покормил еще одного голубенка. Боря, стоявший рядом, в кормлении участия не принимал. Он смачно сплюнул и, явно копируя кого-то, промолвил:

– Голубячий тато!

На что Броник почти без паузы парировал:

– Тебе баба Ганька до сих пор пережевывает еду, так ей же не говорят, что она тато, а не бабушка.

Перепалка между ними, видимо, происходила не раз, так как никто не обиделся и мы продолжали играть, как ни в чем не бывало.

В это время со стороны двора тетки Ганьки появилась прелестная маленькая собачка и, радостно тявкая, подбежала к нам. Это была самая красивая из виденных мной ранее сучек. Чуть больше кошки, остренькая мордочка, черные круглые большие глаза, тоненькие ножки. Ее не портило даже то, что у нее совершенно не было хвоста. Казалось, что хвост ей был бы неуместен. Она подходила почти боком, извиваясь, постоянно тявкала с повизгиванием. Казалось, она что-то рассказывала.

– Зойка! Служи! - серьезно приказал Боря.

Сказать, что то, что произошло дальше меня ошеломило, значит ничего не сказать. Зойка встала на задние лапки и, преданно глядя на Борю, стала загребать к своей груди воздух. Я потерял дар речи. Какая умная и красивая собачка! Как долго она стоит на задних лапах и не падает! Мои мысли перенесли меня домой, на крыльцо нашего дома. И я уже видел, как такая же собачка, стоя на задних лапах, служит мне. Я ее тоже назову Зойкой.

– А маленькие у нее бывают? - я ничего другого спросить не мог.

– Бывают. Она рожает только по двое. Но в прошлом году щенков не было. Может быть в этом году будут. - ответил Боря и очень серьезно добавил:

– Старенькая она уже у нас.

В это время у калитки остановилась бричка, как у нашего председателя. С брички спрыгнул дядя Миша, брат отца. Он был председателем колхоза в Каетановке.

– Какой же он председатель, если вожжи и кнут держит в руках другой? Вот мой отец не председатель, но правил сам. - подумал я.

– После обеда у правления. - сказал он ездовому, положение которого в моих глазах было выше председательского.

Дядя Миша прошел в дом и скоро все взрослые уселись за стол в большой комнате. Нам накрыли на кухне, на низеньком, почти игрушечном столике.

После обеда ребята потащили меня на речку, едва видимую между заросшими густой травой берегами. Когда мы подпрыгивали, берег подрагивал.

– Тут раньше было большое болото, а дальше был став. А потом став спустили и тут высохло. Но после дождей вода разливается. А недавно вон там тонула в болоте корова. Ее вытянули за рога и зарезали. Ходить после болота уже не могла.
– вводили меня в курс всех кайтановских новостей родственники.

Броник нагнулся, взял ком сухой грязи и швырнул во что-то, не видимое мне, на другом берегу. Не попал. С того места взвилась в воздух и скрылась под водой огромная лягушка.

– Здоровый жабур. - комментировал Боря.

Я понял сразу, что речь идет о самце зеленой лягушки. Только у нас в селе его называют каврук.

Откуда в Елизаветовку пришло такое название самца лягушки, сказать трудно. Перелопатив интернет, нашел наиболее достоверную версию. Слово каврук действительно означает зеленая лягушка. Откуда попало в лексикон украинского села это турецкое слово, остается только гадать. Но дальше - вопросов больше. Села Елизаветовка и Каетановка формировались в конце девятнадцатого века из одних и тех же сел Подолья. За пятьдесят лет существования Елизаветовки самцов лягушки называли каврук, в то время, как слово жабур в Каетановке за тот же период больше подходит к украинскому либо польскому происхождению.

Наше пребывание на берегах речушки прервала мама. Надо было ехать домой. С сожалением я покидал дворы, где оставались голуби и Зойка, мои двоюродные братья, широкий луг, крохотная речушка с зеленым кавруком и трясущимися берегами.

Я сел рядом с отцом и несколько раз стегнул кнутом, погоняя лошадей. Затем что-то заставило меня пересесть на мое прежнее место. Потом мне захотелось ехать лежа. Я смотрел как в голубом небе проплывали, меняя очертания, редкие небольшие облака. Я почувствовал, что мама укрыла мои ноги и услышал ее единственное слово:

– Уходился...

А еще перед глазами на мгновение появился зеленый луг, множество белых гусей, среди которых стояла столбиком, служившая Зойка, прижимая к груди свои тоненькие лапки...

Однажды отец, вернувшись с наряда, сказал:

– Завтра поедем в Могилев. Будешь подавать мне арбузы, больше некому. А потом купим что-то из одежды для школы.

Я давно просил отца взять меня с собой в Могилев на базар. Одежда меня интересовала так себе. Все интересные вещи, особенно игрушки, всегда привозили из Могилева. Кроме того, рассказывали, что на базаре в Могилеве показывают цирк с разными учеными поросятами, собакой и голубями. А неподалеку от входа на цепочке бегает самая настоящая рыжая обезьяна, корчившая рожи. А еще Сева Твердохлеб рассказывал, что на базаре продаются собаки, кошки, кролики, куры, голуби и вообще, все, что душа пожелает.

Было еще темно, когда я вскочил, как только мама подошла к кровати, чтобы разбудить. Забыв умыться, стал одеваться. Рубашку мама разрешила одеть только после того, как я поплескал на лицо очень, как мне показалось, холодной водой. Быстро выпив кружку молока с хлебом, я уже был готов. С нетерпением я ходил по комнате. От возбуждения и недосыпу немного подташнивало. Наконец отец сказал:

– А вот и Алеша.

Я и сам услышал, что на улице возле нашего двора, газанув, напоследок выстрелила машина. Это была единственная тогда в колхозе грузовая машина. Называли ее полуторкой. Ездил на ней, недавно вернувшийся из армии, Алеша Тхорик. Когда Алеша на своей полуторке ехал по селу, машина часто и очень громко стреляла. Куры разлетались по огородам, оставляя яйца в гуще лопухов. Собаки надолго умолкали, не вылезали из укрытий и будок, пока полностью не стихнут звуки мотора.