Реквием
Шрифт:
Эти тонкости я усвоил с ходу. Вечером я смотрел новый фильм уже через амбразуру кинобудки. Однако, прокрутив пару фильмов, я потерял интерес к ремеслу киномеханика. Я снова стал смотреть фильмы в зрительном зале.
Вспоминая сейчас то безоблачное время, я все больше убеждаюсь, что кино в селе представляло собой не только демонстрацию фильма. За два-три часа до сеанса киномеханик подключал к усилителю проигрыватель и по селу неслись знакомые и совсем новые мелодии.
Подпевая, мы быстро разучивали песни военных и послевоенных лет. По мелодии мы уже определяли песню
Перед фильмом мы собирались на лавочках у клуба и вели ожесточенные споры о футболе, рассказывали о новостях спорта, прочитанных книгах. В клубе перед сеансом мы быстро разбирали с длинного стола журналы: Вокруг света, Техника молодежи, Химия и жизнь, Юный техник и Юный натуралист, Огонек, Нева и многие другие издания, выписываемые для клуба сельским советом.
По дороге домой, постепенно тающая толпа подростков и молодежи живо обсуждали события на экране. Некоторые из ребят, посмотрев один раз фильм, уже по дороге домой пели новую песню, прозвучавшую впервые сегодня. А мой одноклассник Миша Бенга не только запоминал всю песню, но на второй день талантливо пародировал ее, вставляя свои строчки и целые куплеты.
В кинозале зарождались первые чувства, чистые, как те, которые мы видели на экране. После фильма устраивались танцы, которые в чем-то являлись продолжением той жизни, которую мы только-что смотрели. В отношениях с девчонками мы никогда не выходили за рамки романтического трепета.
Не было пьяных драк и безумных в своей жестокости разборок. Регулярные, по два-три раза в неделю групповые общения детей и подростков были своеобразной формой эффективного социального контроля. Фильмы помогали нам выбирать профессию не по престижности и выгоде, а, простите за пафосность, по душе и зову сердца.
Мне стыдно за неспособность сегодняшних монстров киноиндустрии донести до зрителей основной замысел фильма без мата и постельных сцен. Это, наверное, от собственного душевного убожества. Фильмы, как и литература не должны конъюнктурно опускаться до уровня культуры общей массы, не встречаться где-то на середине. Фильмы должны быть не только отражением, а и локомотивом, несущим настоящую культуру в народ.
А люди - они умные, поймут все без мата.
Наше детство, золотое детство,
Где нас любили все "за просто так",
Никуда нам от тебя не деться
И назад нельзя вернуть никак...
Л. Арвачева
Уши и хвосты
К событию начинали готовиться накануне. Отец приносил толстый деревянный щит, постоянно кочевавший по дворам магалы. На щите были видны следы скобления различной давности. Прислонив щит к задней стене дома, отец выносил из сарая щит поменьше. Устанавливал его на два козлика и примерял по длине недавно купленную клеенку. На плоском серо-красном камне-голыше точил ножи. Мама в это время мыла ведра, эмалированные миски, ножом скоблила деревянное корыто и, окованную заржавелыми ободьями, старую цыбарку.
Захватив две-три большие вереты (рядно), мы с отцом отправлялись вглубь двора, где стояла, крытая старыми листами ржавой жести и клеенки, скирда соломы. Срезав надломанной косой посеревший слой прошлогодней соломы, отец стелил рядом со скирдой верету. Снимая слоями солому, укладывал ее на верету, часто предупреждая, чтобы я не лез под вилы. Накидав достаточно соломы, завязывал на ней крест-на-крест верету и поочередно уносил огромные узлы в стодолу.
Мама выносила на крыльцо ведро с болтушкой для свиньи. Сегодня болтушки было намного меньше, да и жиже она была, чем обычно. Отец брал ведро и мы шли кормить кабана последний раз. Вылив болтушку в деревянное корытце, прикрученное проволокой к доске ограды загона, отец начинал звать кабана:
– Ц-ц-ц-ц-ц....
– Ц-ц-ц-ц-ц-ц ... - старался я .
В глубине небольшой, почти игрушечной односкатной пристройки раздавалось протяжное, напоминающее стон, хрюканье. В проеме дверей показывалась голова кабана. Он не спешил, разглядывая нас маленькими глазками под белыми ресницами.
– Чувствует, - сказал негромко отец, - Ц-ц-ц-ц-ц.
Тяжело переступая, кабан выходил в загон. Подойдя к корытцу, кабан начинал чавкать, громко прихлебывая и вскидывая рыло кверху. Отец, опершись на верхнюю жердь ограды локтями, молча смотрел на кабана.
Каждый год он покупал ранней весной поросенка. Приносил его, визжащего, в мешке за спиной. Визжа, поросенок пытался найти брешь в мешке, периодически ненадолго затихая. Опустив мешок в загон, отец развязывал веревочку и, потряхивая за дно, заставлял поросенка выйти в загон. Поросенок покидал мешок и, обиженно хрюкая, начинал обследовать загон, в котором ему предстояло жить недолгой свинячьей жизнью. До очередного забоя. До октябрьских, либо до нового года. И так из года в год.
В тот вечер я долго не засыпал. Ворочался, потом спрашивал:
– А бабе Явдохе передали, чтоб пришла?
– Передали, передали. Спи уже.
Утро наступало неожиданно и каждый раз поздно. В коридоре звенели ведра, слышался голос уже пришедшей бабы Явдохи. Я вскакивал, спешно натягивал штаны. Одевшись, выходил во двор. Возле загона уже стоял постоянный забойщик на магале, дядя Миша Климов. Он о чем-то говорил с отцом и дядей Федей Жилюком, двоюродным братом отца, пришедшим помочь.
– Умойся, - сказала мама, наливая воду в рукомойник на столбике забора.
– Зачем, все равно через час будет как черт, - этот бабушкин ответ я уже знал наизусть. - Лучше пусть оденет шерстяные носки и резиновые сапоги.
Я не сопротивлялся.
В это время отец уже отбивал гвозди, которыми была заколочена калитка загона. Подталкиваемый отцом, кабан неохотно покидал загон. Направляя с двух сторон, кабана заводили на расстеленную солому в центре двора за домом. Меня не прогоняли, несмотря на скорую кровавую расправу над ни в чем не повинным животным. С раннего детства дети в селе привыкали к бесприкрасной реальности добывания мяса.