Реквием

Единак Евгений Николаевич

Алеша закончил Сорокский медицинский техникум на «отлично». Он стал, как говорил отец, пятипроцентником. Пятипроцентники могли поступать в институт без экзаменов. Тоже как экзамен, только собеседованием называется. Провожали мы Алешу на поезд вдвоем с отцом. Уже стоя на подножке вагона, Алеша обратился ко мне:

— Ты учись хорошо. Если хорошо закончишь учебный год, отец возьмет тебя с собой в Черновцы. Это большой город. Возьмешь? — спросил он, обращаясь к отцу.

Отец согласно кивнул головой. Домой ехали больше молча.

Первого сентября меня посадили на первую парту от стены. Я не любил сидеть

возле стенки, но так распорядилась Ольга Федоровна, наша очередная новая учительница. Чтобы слушать ее, мне надо было все время поворачивать голову вправо. Да и на классной доске было написанное видно хуже, чем из среднего ряда. Буквы и цифры на доске мешало видеть отражавшееся окно.

Но нет худа без добра. Слева от меня на стене висела огромная карта. Называлась она «Географическая карта европейской части СССР». Чуть выше уровня моей головы располагалась Молдавия. Когда Ольга Федоровна своим скандируюшим, но без живого чувства голосом, объясняла урок третьеклассникам, учившимся с нами в спаренном классе, я, скосив глаза, изучал карту.

Прямо, на уровне моих глаз, возле маленького черного двойного кружка была надпись: Кишинев, чуть выше — Бельцы. А в самом верху Молдавии была Окница. Я уже знал, что между ними находятся Дондюшаны. Карты Молдавии в школе не было.

Но в Цауле, куда я летом ездил с отцом сдавать сливы на сушилку, в конторе висела карта Молдавии. Пока отец говорил с заведующим, я с интересом изучал ее. Там были Дондюшаны, Плопы, Цауль, Мошаны, Городище. Но Елизаветовки там не было. Мне стало обидно. Когда владельца кабинета по фамилии Паламарчук вызвали куда-то, я, несмотря на присутствие отца, схватил со стола химический карандаш и, послюнявив, молниеносно поставил жирную точку между Плопами и Брайково.

Едва я положил карандаш, как вошел Паламарчук. Отец, извинившись, сказал, что я поставил какую-то точку на карте. Маленький, худой, с всклокоченными седеющими кудрями Паламарчук быстро подошел к карте и стал пристально вглядываться. Я сжался в предчувствии беды. Паламарчук вдруг выпрямился и, указывая на меня пальцем, картавья, заорал так, что я вздрогнул:

— А ведь пгавильно поставил точку, засганец! Николай, иди вот тут! Смотги! Ведь он отметил точку, где не пгоставили Елизаветовку! Совегшенно точно! Вот пагшивец! — восторженно кричал он и продолжал. — Николай! С этого будет толк! Вот посмотгишь! Чтоб мне не пгоснуться!

Впервые в жизни я услышал, что из меня будет толк. Странно… И за что…

…Улучив момент, на одной из перемен, я поставил небольшую точку на том месте школьной карты, где по моему убеждению, должна быть Елизаветовка. Безобразие! Центр мира, где живу я! Я-я! И не нарисовали!…

Теперь мое внимание было приковано к двум точкам на карте. Точка без надписи, где должна быть Елизаветовка, и Черновцы. Приезжая от Алеши, отец рассказывал, каким маршрутом он добирался до Черновиц и обратно. Чаще всего он ехал поездом Одесса — Ивано-Франковск. Иногда он ехал автобусом Единцы — Черновцы. Приехав однажды, он рассказал, что опоздал на поезд. Ему посоветовали взять такси до аэродрома и лететь самолетом до Секурян. Отец, летевший на самолете впервые, рассказывал, что в Секуряны кукурузник летел с посадками в Хотине и Кельменцах. А в Секурянах он еще целых два часа ждал поезд, на который опоздал.

Глядя на карту, я мысленно проделывал маршруты, по которым отец добирался до Черновиц. Но на школьной карте это были очень короткие расстояния. Кроме того, там не было Секурян, Кельменцев и Хотина. В своем письме Алеше, отправленному в Черновцы по адресу улица Боженко, 22, кв. 12, я попросил его найти карту, на которой были бы Елизаветовка, Секуряны, Кельменцы и Хотин.

Сколько было радости, когда, приехав на каникулы после зимней сессии, Алеша развернул бумажный рулон. Там была карта «Украинская и Молдавская ССР». В тот же вечер карту постелили на стол обратной стороной вверх и настелили на нее марлю. Закрепив марлю кнопками к столу, Алеша намазал карту с марлей приготовленным клейстером. Наутро обрезали лишнюю марлю, а карту закрепили кнопками над моей кроватью.

Елизаветовки там не было, но я это сразу исправил. Зато все остальное было нарисовано очень подробно. Теперь я изучал все маршруты отца, рисуя тонкие линии карандашом.

Освоение карты продолжалось. Кроме условных обозначений, в правом нижнем углу карты я увидел надпись: Масштаб 1:10000. Я догадался, но дополнительно уточнил в школе у Ивана Федоровича, который учил старшекассников истории. Он показал, как измерять расстояние на карте линейкой и циркулем, если дорога неровная. А затем надо умножить на масштаб. Очень скоро поля карты были исписаны цифрами, говорящими о расстоянии по прямой и по дороге от Елизаветовки до Хотина, Черновиц, Киева и т. д.

Карту мама хранила очень долго. Я уже учился в институте, когда карта со стены исчезла. Но расстояние до Черновиц я помню до сих пор без интернета. По прямой 130, а по дороге 170 километров. А до Берлина, где воевал отец, награжденный медалью «За взятие Берлина», на школьной карте ровно 1111 километров.

В первую субботу после последнего звонка отец сказал:

— Поедем сегодня вечером. Отвезем продукты, погостим, а в вокресенье ночью обратно. Поедем сейчас, пока у Алеши не начались экзамены.

Я задохнулся от неожиданности. Отец всегда так. Все сразу. Никогда не ждал праздников, чтобы сделать подарок.

До Дондюшан, прямо на вокзал, на мотоцикле с коляской нас подвез дядя Коля Сербушка, муж Любы, младшей маминой сестры. До поезда оставалось больше часа. Я впервые свободно бродил по помещениям железнодорожного вокзала, разглядывая и читая вывески, объявления, плакаты и картины, нарисованные на стенах.

В зале ожидания между круглыми, высокими, почти до самого потолка, печками, обшитыми железом, на стене был нарисован огромный красный флаг. А на нем портреты Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина были выписаны так, что из всех ушей было видно только одно левое ухо Сталина. Всю противоположную стену занимали изображения фруктов, овощей, арбузов, дынь, разных рыб. Справа было пшеничное поле под ярким солнцем. А слева паслись бесчисленные стада коров, овец, свиней и лошадей.

Отец стоял в очереди к маленькому окошку, над которым крупными буквами было написано: КАССА. Наконец он подошел ко мне с билетами в руке, взял чемодан и сумку и мы вышли на перрон. Там уже стояло множество людей.

— Как они все поместятся в поезде? Сумеем ли мы с отцом сесть? Как мне в такой толчее не потерять отца?

Отец словно подслушал мои мысли:

— У нас третий вагон. Это за той стрелкой. И народа там немного. Пошли. Вон уже зеленый свет. Значит, вышел из Тырново.

Несмотря на спокойствие отца, во мне не утихало тревожное волнение. Наконец я почувствовал дрожание земли и на нас стал надвигаться огромный паровоз со слепящим прожектором впереди.