Реквием
Шрифт:
Считаю, что моему поколению повезло. Мы попали в, ныне ругаемый, хрущевский период реформ народного образования. Вместо десяти классов, стало одиннадцать. Вместо шести учебных дней в неделю, мы ходили в школу четыре дня. Два дня было отведено для производственного обучения. В девятом классе это были понедельник и вторник, в десятом — среда и четверг, в одиннадцатом — пятница и суббота.
Я попал в группу подготовки слесарей по контрольно-измерительным приборам и автоматике (КИП и А) на Дондюшанском сахарном
Меня до сих пор поражает добросовестное отношение к нам инженерно-технического персонала, мастеров и слесарей. Там все было серьезно. Днем мы работали в цехах, а в четыре часа вечера заведующий лабораторией КИП и А Сергей Нестерович Подольский читал нам лекции, которые мы, впервые в жизни, учились конспектировать.
Не обходилось без курьезов. На итоговом занятии по электронным лампам Сергей Нестерович поднял Вальку Гавдюка, учащегося в молдавском классе. Тот успевал слабо. Выдающиеся успехи у него были в спорте. В ответ на вопрос преподавателя Валька упорно молчал. Ребята встали на защиту:
— Он знает, но только на молдавском.
Сергей Нестерович, проживщий всю жизнь и закончивший институт на Украине, согласился:
— Хорошо. Только кто будет переводить?
— Единак! — был общий крик. Ребята были уверены, что работу тетрода я расскажу, а Вальке ожесточенно шептали на молдавском языке:
— Говори хоть что-нибудь, черт тебя возьми. Анод, катод, электроны, электроды, провода, хоть что-нибудь. Давай!
Валька стал говорить. Я добросовестно «переводил», повествуя об особенностях работы тетрода и роли экранной сетки.
Валька запнулся. Его словарный и технический резервы были исчерпаны. Я еще полминуты, увлекшись, говорил о лучеобразующих пластинах. Дальше Сергей Нестерович спрашивал других. Своим вниманием он обошел только меня.
В итоге Сергей Нестерович обнародовал наши оценки. Не обошел и меня с Гавдюком:
— Гавдюк что-то знает, на маленькую троечку. Эйне кляйне драй.
(Во время войны восемнадцатилетним юнцом Сергей Нестерович, в совершенстве владевший немецким языком, был заброшен в составе особой диверсионно-разведывательной группы в Венгрию).
— А Единаку, — очень серьезно продолжал наш наставник, — за перевод ставлю единицу.
И против моей фамилии поставил огромную жирную единицу. Засмеялась вся группа лишь после того, как шаги Подольского стихли на лестнице, ведущей в его кабинет этажом ниже.
Тем не менее, мы оставались детьми. Зимой темнело быстро. В половине пятого включали огромную пятисотваттную лампу в красном уголке ТЭЦ, где Сергей Нестерович читал нам лекции. А нам было всего по пятнадцать лет. Кем-то наученные, ребята из молдавского класса поставили стул на стол и самый высокий из нас, тот же Валик Гавдюк, залез наверх. Он открутил лампу и, нажевав бумаги, наклеил мокрый комок на центральный контакт лампы. Затем осторожно вкрутил лампу в патрон.
Сергей Нестерович пришел, как всегда, минута в минуту. Когда на улице стало темнеть, он щелкнул выключателем. Яркий свет залил комнату и мы продолжили конспектировать. Вскоре свет внезапно погас. Как вы догадались, под действием электрического тока Валькина слюна нагрелась и испарилась. Пощелкав выключателем, Сергей Нестерович сказал:
— Так и быть. На сегодня баста. Нужна лестница, а ее нет. Электрик ушел. По домам!
Снять бумагу мы решили днем, когда будет светло. А пока, воодушевленные нашей мудростью, мы разошлись по домам.
Перед обедом, когда уборщица убирает верхние помещения, мы поднялись в красный уголок. Дверь была заперта. Бумагу решили снять перед самой лекцией. Минутное дело. Однако без нескольких минут два нам сказали, что сегодня лекция начинается в два часа. Значит, домой уйдем раньше!
Сергей Нестерович лично открыл комнату и мы расселись. Проверив наше присутствие по списку, Сергей Нестерович сделал неожиданное заявление:
— Вчера из-за отсутствия света мы потеряли три часа. Постараюсь уложить этот материал за два часа. А далее без перерыва пойдем в соответствии с графиком.
Последовало долгое и полное молчание. В тот день мы записывали особенно старательно. Когда стало темнеть, Сергей Нестерович с самым серьезным лицом включил свет. Мы переглянулись. Все было ясно. И ему и нам. О сокращении лекций мы больше не помышляли.
Программа была ёмкая. Изучали материаловедение, слесарное дело, электротехнику, радиотехнику, основы автоматики и телемеханики. Отдельным курсом была технология сахароварения. В коллективе к нам относились очень серьезно. Мы работали вместе с рабочими, выполняя вначале простые поручения, а затем получали и самостоятельные задания. И это в напряженный период переработки сахарной свеклы.
Материаловедение нам читал завуч по производственному обучению Николай Емельянович Герасимчук. Он же преподавал нам черчение. Ему, всегда изящно одетому, в тщательно наглаженных брюках, педанту во всем, было стыдно сдать на проверку небрежно вычерченный либо грязный чертеж. Выведенные кляксы туши он обводил без нажима тонким красным карандашом.
Слесарному делу нас обучал Алексей Александрович Аникин, отец моего одноклассника Шуры Аникина. В заводе все его звали Сан Саныч. Он не спускал нам малейшей неточности и небрежности. Он научил нас правильно держать молоток, зубило, напильник и ножовку.
До сих пор, работая в своей домашней мастерской, без преувеличения, чувствую на своих руках его цепкий взгляд. Он доверял нам шабрить поверочные плиты. Притирать битым и не раз просеянным до состояния пудры стеклом клапана и задвижки, которые должны в сезон не подводить, перекрывать трубы герметически. А мы не могли подводить Сан Саныча.
Электронными мостами, регулирующими температуру, давление, скорость и объем технологических жидкостей и газа от ТЭЦ до жомосушки и полей фильтрации занимались зубры КИП и А: ныне ушедшие от нас слесаря Ваня Лукьянчук, Виктор Иосипович Холодзинский, ставший впоследствии начальником КИП и А, Федя Фтомов, впоследствии профессор Московского института Электродинамики и ныне здравствующий пенсионер Арнольд Ефремович Степанцев.