Религия
Шрифт:
— Вы плачете, — произнес он.
Карла открыла глаза, рассеянно поднесла руки к лицу. Щеки были мокрые. Она утерла их. Она ощущала себя дурой. Весь ее восторг куда-то пропал.
Матиас откинулся на камень. Он смертельно устал, но казался подавленным чем-то большим, нежели усталость. На покрытом слоем пороха лице глаза его казались громадными. Он всегда производил впечатление человека, который в каждый момент понимает, чего добивается, но сейчас Карла видела смущение, которое причиняло ему боль и было отражением ее собственного смущения. Он моргнул, и впечатление пропало.
— Простите меня, — сказал он. — Я сегодня убил много людей, чьих имен никогда не узнаю, и мой разум полон пороха и несправедливо пролитой крови.
Он потянулся к фляге с вином. Настоящее смятение охватило Карлу. Она не хотела никаких извинений. Она хотела чего-то такого простого, чему даже не было названия. Борс был прав. Любовь и война безумны. Сумасшествие, лихорадка, кровь. Матери, сыновья, мужчины. Сексуальный голод, который изводил ее даже сейчас своими откровениями. Она узнала так много и не узнала ничего. Карла заморгала, прогоняя застывшие слезы, которые туманили ей взгляд. Слезы блаженства, которые Матиас неверно истолковал. Она, не раздумывая, уцепилась за его последнюю фразу.
— Несправедливо пролитая кровь? — переспросила она.
Ненужная фраза. Фраза, ничего не значащая. Карла чувствовала, как верный момент ускользает, их разговор, поцелуй, его любовь — все подхватывает ветер и уносит в переполненную смертями ночь.
Матиас пожал плечами, глаза его были устремлены на затычку от фляги, которую он держал в руке, Карла видела, что он уже пришел в себя.
— Редко когда проливается какая-нибудь другая кровь, — ответил он, — пусть многие вокруг и совершенно убеждены в обратном. Воины ислама. Воины Христа. Все они дьяволы друг для друга, а Сатана хихикает себе в рукав.
Он протянул ей флягу с вином, но Карла отрицательно покачала головой. Он выпил и утер рот. Карла вздрогнула, ей показалось, он стирает со рта поцелуй. Словно этого поцелуя никогда не существовало. Словно он ей приснился, как приснилось и многое другое. Но сердце до сих пор учащенно билось, Карла ощущала на губах вкус его губ. Она не желала говорить о войне и убийстве. Она хотела говорить о любви. Она хотела услышать, как он говорит о любви. Но она была совершенно не искушена в подобных вопросах. Звук застревал у нее в горле, тело окаменело. Она отступила назад так же далеко, как и он. Хотя он вовсе не отступал, отступать было не в его натуре. Тангейзер вынул из рукава платок, наклонился и вытер ей лицо. Платок был грязен и мокр от пота, но ощущение, испытанное ею, было воистину удивительным.
— Между тем поплакать иногда полезно, — сказал Тангейзер. Он улыбнулся, желая подбодрить ее. Потом убрал свой платок. — Петрус Грубениус предполагал, что слезы по сути своей та же кровь, из которой, после прохождения через мембраны головного мозга, изъята вся сила. Он не смог этого доказать, но правда в том, что на вкус они похожи: солонее, чем моча, но не такие соленые, как морская вода. Петрус был уверен, что плакать очень даже полезно для здоровья — естественная замена кровопусканию, которому нас с такой радостью подвергают хирурги. Многие согласятся, что слезы помогают тем, кто уже пал духом.
Карла тоже улыбнулась, ее смятение прошло, развеянное его теплотой, ей сделалось любопытно, потому что он уже упоминал это имя раньше.
— Расскажите мне, кто такой этот Петрус Грубениус?
— Петрус был доктором, астрономом, алхимиком, философом, знатоком природной магии во всем бесконечном множестве ее проявлений, какое он только успел изучить: космология, физика, дистилляция лекарств и эликсиров, превращения металлов, устройство тайных шифров, секреты магнитов и линз. — Тангейзер развел руками. — Короче говоря, он изучал все, что находил чудесным. Злоба и гнев были ему неведомы, так же как и боязнь иного, которая обращает большинство из нас в животных. Но прежде всего остального Петрус был моим добрым другом. Квинтэссенция — тайны которой были его Граалем — в нем воплощалась телесно в самой высшей своей форме.
Страстность речи Матиаса и угадываемая за ней тоска тронули Карлу.
— Расскажите мне еще, — попросила она.
— Хорошо, — сказал Матиас, растирая руки. — Греки — в прежние времена, до того, как они превратились в тот достойный сожаления народ, какой мы знаем теперь, — определили четыре основных элемента, лежащих в основе Вселенной. Огонь, земля, вода и воздух — это вы, конечно, знаете. Пифагор открыл пятый, высший элемент, квинтэссенцию, которая, как он утверждал, возносится вверх при сотворении любых вещей, живых или мертвых, и из которой созданы сами звезды. В ней заключена сила не просто жизни, но бытия.
— Я имела в виду: расскажите о вашей дружбе с Грубениусом.
На мгновение он вроде бы пал духом, словно так и думал, что ее интерес к вещам обыденным окажется выше интереса к вещам вечным.
Она прибавила:
— Может быть, мой разум покажется вам слишком примитивным или слишком женским, но вы интересуете меня гораздо больше, чем Пифагор.
Матиас вдохнул воздух через нос, словно собираясь с духом перед тяжелой работой.
— Я тогда еще недолго пробыл на землях франков, — начал он. — Я сражался за Альбу против французов в Пьемонте и только что уволился из армии. Поскольку я мало чему учился с самого детства, я был просто-напросто солдатом, ожидающим еще одной войны. Петрус уже тогда был стариком, странноватого вида и странных привычек. Жил он совершенно один, мало заботился о своей внешности и манерах. У него были чудовищно косматые брови, пучки волос росли в ушах и ноздрях, руки у него были покрыты цветными пятнами, оставшимися после его удивительных экспериментов, и еще он прихрамывал из-за болезни берцовой кости. Я прогнал каких-то bravi, напавших на него на улице, и Петрус пригласил меня к себе на ужин. Не знаю, что он разглядел во мне той ночью, но я остался под его кровом на целых два года. Подобных лет уже никогда не будет в моей жизни.
Карла догадалась, что Матиаса насильно лишили какой-то иной судьбы, но сожаления об этом он отмел в сторону перед дорогими воспоминаниями.
— В его мастерской нашли себе пристанище все магические искусства. Каждая комната в доме была набита записями, большинство из которых было сделано его собственной рукой, и разнообразными предметами, поскольку его разум постоянно находил новое поле для деятельности. Ему понравилось мое любопытство, хотя и невежливое, и, поскольку в силу возраста он был не очень ловок, мои небольшие познания в кузнечном деле оказались весьма ценными. Вот так я сделался его учеником и помощником.
Матиас светился от какой-то только ему понятной гордости. Он снова отхлебнул вина.
— Все шло ровно и гладко, а потом Петрус обнаружил, что я умею читать арабскую вязь. Никогда не забуду, в какое волнение он пришел, можно было подумать, будто он только что открыл философский камень, ибо он не переставал удивляться познаниям арабов. Так получилось, что у него в библиотеке хранился редкий трактат на арабском языке, написанный Абу Мусой Джабиром, [107] багдадским магом, чьи тайны так и не были разгаданы. И вот во мне Петрус обнаружил к ним ключ. Хотя дело оказалось непростое. Многих слов я не мог узнать, но Петрус был столь гениальным шифровальщиком, что сам угадывал значения слов, каких не мог понять я. — Тангейзер посмотрел на нее. — Это были счастливые дни. В Мондови.
107
Абу Муса Джабир Ибн-Хайян (латинизированное имя Гебер) (721–815) — арабский алхимик.