Религия
Шрифт:
Сейчас бастион представлял собой бесформенную гору, съехавшую в ров за стеной, на вершине которой реяло несколько знамен из яркого шелка со словами суры завоевания и расположился отряд стрелков-янычаров, которые стояли на коленях или лежали, целясь. Взорванный тоннель потянул за собой и широкие участки стены по обеим сторонам от бастиона. Хуже того, вторая, внутренняя, стена тоже получила обширные повреждения, и теперь передовые отряды турок, сметая отчаянное сопротивление, просачивались туда, огибая со всех сторон уничтоженный бастион, как лава огибает выступ скалы. Много отличных христианских рыцарей, без сомнения, было погребено под развалинами при взрыве, но посреди все еще дымящихся булыжников поредевший строй окруженных братьев удерживал турецкий авангард, не давая двинуться дальше; в утреннем свете с их
По эту сторону проломленной стены располагалась открытая площадка, клочок земли, который инженеры Ла Валлетта освободили от пары домов, чтобы дать место для ведения огня. Сюда притащили две шестнадцатифунтовые пушки, и, как только их сняли с передка, потеющие канониры сейчас же принялись заряжать дула картечью. С завалов и брустверов, перекрывавших перекрестки, аркебузиры перестреливались с мушкетерами, расположившимися на гребне обвалившегося бастиона, но без особенного успеха. Воздух содрогался от звуков арабской речи, воззваний к пророку и его бороде. Вся эта сцена проходила в тумане от оружейного дыма. Колокола Сан-Лоренцо надрывались, словно могли чем-то помочь. Со своего командного пункта Ла Валлетт, без доспехов, с непокрытой головой, наблюдал за ходом битвы вместе с Оливером Старки и несколькими провансальцами. Несколько отрядов копейщиков неуверенно продвигались через открытую площадку туда, где завязалась рукопашная.
— Матиас!
Тангейзер обнаружил Борса с его дамасским мушкетом за стеной лишившейся крыши лачуги.
— Ты готов к славе, друг, раз уж теперь твои аппетиты удовлетворены?
— Я остался без завтрака, — ответил Тангейзер. — Ты не догадался принести мне какой-нибудь еды?
— Нет, не догадался, хотя твоя порция не пропала. А где девушка?
— Я велел ей отыскать Карлу и держаться поближе к ней, на случай, если потребуется ускорить наш отъезд.
— Поглядим, — сказал Борс. — Вроде бы Мустафа снова поставил форт Святого Михаила на колени. Вон там отряды Пиали. Они подтащили лестницы и веревки к бастиону Франции, но это только для того, чтобы растянуть наши силы. Главный удар приходится сюда.
Борс выстрелил в столпившихся на вершине склона турок, Тангейзер устроился рядом с ним, укрепил свое нарезное ружье на стене и выбрал себе цель. Он увидел, как из дыма, шатаясь, вышел молодой капеллан ордена, он размахивал руками, одежда на нем была изодрана и грязна, словно он только что вылез из-под развалин Кастильского бастиона. Лицо у него было в крови и искажено гримасой абсолютной решимости, какую может породить только крайняя степень страха или состояние религиозного экстаза. В случае с капелланом, должно быть, было задействовано и то и другое, потому что он остановился, пройдя сотню футов — пестрая толпа мусульман была прямо у него за спиной, — и воздел руки к небу, разразившись горькой жалобой, обрывки которой долетали до ушей Тангейзера сквозь общий шум.
— Проиграли! Все мы проиграли! Господь отвернул от нас свой лик! Жатва прошла, лето закончилось, и нет нам спасения! Отступите, молите Христа о прощении!
Подобные слова, произнесенные монахом, стоили целого свежего батальона сипахов Пиали. Моральный дух испанских солдат и ополченцев из крестьян и без того был подорван после того, как их maestro de campo, [105] дон Мельхиор де Робле, был убит выстрелом в голову двенадцатого числа. Ничего удивительного, что передние ряды копейщиков остановились и начали озираться в смущении. Они переглядывались друг с другом, сделавшись глухими к командам, которые ревел старший сержант, и не находили воодушевления во взглядах товарищей. Еще меньше восторга вызывала в них кровавая битва за стену и улюлюкающие толпы, марширующие по трупам их товарищей за стеной. Они дрожали, словно листья на ветру, не решаясь идти дальше.
105
Боевой командир (исп.).
Тангейзер нахмурился, прицелился в причитающего капеллана и застрелил, попав прямо в крест, нашитый на груди. Пальцы капеллана почти коснулись ног, когда он упал на землю и снова канул в клубы дыма, из которых недавно явился.
— Ага, — произнес Борс, —
Тангейзер вытряхнул из фляги мерку пороха. Копейщики не продолжили наступления, но хотя бы задумались теперь, стоит ли бежать. Некоторые из них дергались и падали под ружейными выстрелами с развалин. Казнь капеллана не произвела особенного воздействия, просто одним человеком стало меньше. Кто-то должен был в этот решающий, отчаянный миг что-то сделать, и способностью сделать это обладал один-единственный человек. Тангейзер посмотрел сквозь толпу одетых в доспехи рыцарей на Ла Валлетта, и оказалось, что сам великий магистр смотрит в его сторону.
— Ну давай, старый пес! — заорал Тангейзер. — Настала пора показать нам, из чего ты сделан!
Он не знал, услышал ли его Ла Валлетт; если и не услышал, то, видимо, сам великий магистр пришел к такому же выводу. Ла Валлетт забрал морион и короткое копье у ближайшего к нему перепуганного солдата — и, к оцепенелому ужасу своих клевретов, старик в одиночку перелез через бруствер и побрел по иссеченной пулями земле к общей свалке.
— Господи помилуй! — ахнул Борс. — Он собирается схватиться с ними врукопашную.
Даже появление самого Иоанна Крестителя на поле боя не могло бы произвести более драматического эффекта. Копейщики тут же снова выстроились в ряды. Провансальцы отпихивали друг друга, сгорая от желания оказаться поближе к старику. Когда Ла Валлетт перешел на неуклюжий бег, шум битвы перекрыли боевые крики христиан: недавно пребывавшие в унынии, они снова ощутили бурление в крови. Рыцари и ополченцы появились из развалин, где еще недавно вроде бы не было ни одной живой души, и сотни ринулись на дымящиеся склоны, где их мрачно поджидали тысячи врагов.
Борс поставил на землю мушкет и вытащил меч. Посмотрел на Тангейзера, который заряжал ружье и спускал затвор с видом человека, не намеревающегося отходить от этой стены.
— Пойдем же, — позвал Борс. — Девчонка не могла высосать тебя досуха.
Тангейзер прислонил ружье к стене и достал перчатки.
— Все равно ты от меня не отвяжешься до тех пор, пока жив, — сказал он.
Они присоединились к гибельной свалке, и, словно возникнув из какого-нибудь отравленного источника, ключи которого никогда не устанут бить, нечестивое упоение битвой тотчас же прошло по всем венам Тангейзера. Он был в шлеме-саладе и нагруднике, взятых из растущей кучи лишних доспехов, и, когда он бежал, пот тоже бежал у него по бокам, словно толпа вшей. У него был меч по имени Бегущий Волк, работы Пассо. Он переступил через упавших товарищей, стонущих, с выпущенными наружу кишками. Он вклинился в строй, рубя и режа, наступая на умирающих и мертвых. Он увертывался от нацеленных на него локтей и блокировал свистящие клинки. Он вырубал для себя место у подножия каменной кучи. Когда какая-то фигура в зеленых одеждах нависла над ним, он нанес обманный удар слева под колени. У врага подкосились ноги, и он ощутил жесткий двойной удар в пояс. Затем Тангейзер нанес своему противнику удар в живот и соскользнул вниз по камням. Наверху шел жестокий бой, янычары таким образом зарабатывали свой хлеб, не обращая внимания на пот и нехватку воздуха. Руки Тангейзера действовали частично по своему собственному усмотрению, наносили удары, которые его разум не мог предвидеть в силу своей медлительности, — так игрок отбивает теннисные мячики на кортах Паллакорды, и в этом заключалось какое-то особенно глубокое удовольствие. Радость клокотала в горле. В этом чудилась некая красота — в единении действия и намерения, когда меч разрубал череп под тюрбаном, одним движением выставляя на общее обозрение и мозги, и глаза. Так не должно было быть, но так было, таков был мир, таков был день и таков был способ вписать свое имя в книгу жизни.
Час или больше прошел в жестокой схватке под иссушающим августовским солнцем, воздух казался живым от криков и монотонного жужжания «Отче наш». Доспехи Тангейзера были измазаны глиной цвета индиго, он изнемогал под их весом. Схватка была не из легких, но им с Борсом удалось достаточно быстро расчистить себе место на горе камней, и, насколько он мог видеть — а видел он не больше чем на двадцать футов во всех направлениях, — турки откатывались назад. Ход битвы переломился в пользу рыцарей. Затем в нескольких ярдах справа и внизу прозвучал взволнованный крик: