Религия
Шрифт:
— Великий магистр упал!
Новость распространилась со скоростью чумы по широко растянутым позициям, с каждым пересказом делаясь все мрачнее. Приблизительно в сотне ярдов, по оценке Тангейзера, Ла Валлетта сбила на землю лошадь Мустафы. Помимо снова растекшейся в воздухе вони непреодолимого страха, положение усугублялось тем, что солдаты и рыцари ринулись защищать своего правителя. И в общей суматохе мало кто соображал, где находится Ла Валлетт, в результате возникла какая-то куча-мала. Если бы туркам хватило сообразительности воспользоваться моментом, ход битвы снова бы переломился, и явно в их пользу. Борс развлекался, приканчивая янычара вполовину меньше его. Тангейзер ударил его противника сзади в шею своим закаленным в крови кинжалом и отбросил тело, затем кивнул головой Борсу, предлагая идти за ним.
Они столкнулись со стеной людей, дерущихся с таким неистовством, что Тангейзер не помнил, видел ли когда-нибудь такое раньше: толпа галлов обратилась в настоящих берсерков, стараясь образовать щит вокруг своего военачальника. Янычары, сознавая, что победа находится в каких-то дюймах от их мечей, тоже действовали с не меньшей храбростью и напористостью. Тангейзер с Борсом обогнули место основной схватки и протолкнулись к кольцу рыцарей, окружавших Ла Валлетта.
Без особенных затруднений поглядев поверх голов, Тангейзер увидел бушующую там ссору, которую способны затеять только французы, особенно посреди поля боя. Реплики сторон были слишком цветистыми и слишком быстро произносились, чтобы Тангейзер сумел уловить детали, но он все же понял, что клевреты хотят отвести Ла Валлетта в безопасное место, тогда как старик, который был полон боевого задора, хотя и держался вертикально лишь благодаря Оливеру Старки, и слушать об этом не желал. Подол его рясы промок от крови и был разодран на бедре, но если он и был бледен, то больше от гнева, чем от потери крови, потому что страсти вокруг накалялись и бурлили. Старки же был слишком англичанином, чтобы отстаивать позицию своего хозяина перед лицом таких страстей. Казалось, что галльское упрямство восторжествует там, где потерпел поражение героизм турок.
Тангейзер забрался так высоко на эту окровавленную гору не для того, чтобы его отшвырнули назад. Он плашмя ударил мечом по ближайшему к нему шлему, отчего раздался громкий звон. Его жертва упала на колени, а Борс захохотал, привлекая общее внимание. В последовавшей затем накаленной тишине Тангейзер заговорил по-итальянски:
— Солдаты уверены, что их великий магистр мертв. Поднимите его куда-нибудь повыше, откуда они смогут увидеть его и снова воодушевиться.
Борс прибавил:
— Если, конечно, у вас, галлов, хватит на это духу.
Прежде чем провансальцы успели изрубить их на куски, Ла Валлетт выбрался из кольца и заковылял вверх по склону. Оливер Старки был первым, кто бросился его поддержать, хотя он и сам был весь изранен. Гордость и драчливость достигли своего апогея, французские рыцари взревели, будто ненормальные, и рванулись заляпанным запекшейся кровью клином на знамена неверных. И столь неистовы были галлы в той дикости, которая исходила от них, что Тангейзер переменил свое мнение на их счет. Борс сделал попытку уйти за ними. Тангейзер оттащил его назад.
— Хватит так хватит, — сказал тот. — Мне пора облегчиться и раздобыть какой-нибудь еды.
Они пробрались обратно через разящую сточной канавой толпу дерущихся. Слишком разгоряченные и усталые, чтобы следить за дальнейшим продвижением раненого Ла Валлетта, они добрались до своей площадки и забрали ружья. Когда они все-таки развернулись, чтобы посмотреть, оказалось, что Ла Валлетт уже взошел сам и завел своих людей на вершину разрушенного бастиона и турецкие знамена полетели вниз в начавшейся кровавой оргии.
Таким образом, обе опасности этого дня миновали, и вся кривая куча окровавленных камней снова осталась в руках христиан. Восьмиугольный крест Иоанна Крестителя был поднят высоко, обмен непристойными выкриками и жестами состоялся, Господь Всемогущий был восхвален за избавление их от зла.
Весь день после полудня поредевшие отряды рабов и толпы горожан трудились не покладая рук, сбрасывая тела мусульман в канаву и возводя грубый бруствер вдоль искореженной стены. Команды метателей огня устраивались на новых местах со своими испускающими серные пары снарядами. Пушки заново окопали и нацелили. Зубчатые стены были укреплены, на них расположились новые отряды. Соратники Гуллу Кейки бродили между искалеченными и умирающими, перерезая глотки и забирая с тел мусульман все ценное.
Долгий день растаял, осадные пушки с драконьими пастями снова заревели в своих цепях. Когда каменные ядра и пули отскакивали от стен, они выбивали зловонные фонтанчики грязи из гниющего месива тел, сваленных в ров, и кислые испарения, выходящие при этом наружу, воспламеняли желто-зеленый ignis fatuus, [106] злобно светившийся в сумерках и ожерельем охватывающий горло Эль-Борго, словно духи покойников-мусульман пробуждались от возмущения, призывая своих товарищей вернуться и отомстить за них.
106
Блуждающий огонь (лат.).
И этот призрачный призыв к оружию не остался без ответа; несмотря на ужас и огромные потери этого дня, вскоре после заката Великий турок атаковал снова по всему периметру стены. Тьма засверкала, сделалось светло, как днем, сатанинские хоры запели, а боги Востока и Запада отвернули свои лица, пристыженные, когда их ревностные служители снова принялись уничтожать друг друга.
Воскресенье, 19 августа 1565 года
Пост Кастилии — у костра на руинах
Хаотичность полуночного побоища превосходила все человеческие законы и мыслимые пределы, словно все до единого безумцы на земле были собраны здесь и выпущены на свободу в темноте. Мужчины рубили друг друга на куски в изнемогающей от зноя тьме. Удушливые столбы дыма усиливали общее смятение. Аркебузы трещали, и пушки гремели. Взрывы, языки пламени и вертящиеся снаряды с греческим огнем освещали чудовищную картину.
В этих прерывистых ярких всполохах света Карла засовывала, беря пригоршнями, свернутые кольцами кишки в распоротый живот какого-то испанца. Это не продлит ему жизнь, зато придаст пристойный вид, а в подобных крайних обстоятельствах сохранение хотя бы какого-то достоинства было важно. Карла уже приобрела сноровку в подобном деле, и, когда все внутренности были на месте, она заткнула рану подолом его рубахи, чтобы ничто не выпало обратно. Если он встанет или вдруг сделает резкое движение, кишки все равно вывалятся, но в этом смысле риск был невелик. Он лежал без движения, не сопротивляясь, лицо его желтело и белело в волнах света, глаза больше не светились страхом, взгляд был сосредоточен на приближающейся вечности. Мазок елея блестел на лбу. К губам пристали крошки хлеба от последнего причастия. Он был в объятиях Христа. Карла улыбнулась ему, он кивнул в ответ со странным удовлетворением. Она перекинула через плечо вещевой мешок и поднялась, оставив его умирать.
Карла заметила, что на нее смотрит Матиас; он держал под локтем шлем и стоял, перенеся весь вес на одну ногу, в позе статуи. Его кираса была в пятнах грязи, нарезное ружье висело за плечом. Лицо Матиаса было в тени, и Карла подумала: интересно, какие мысли отражаются на нем сейчас? Он подошел ближе, вышел на свет. Черная пороховая пыль покрывала его лицо, образуя чернильные подтеки на лбу над глазами. Он откинул назад грязные волосы, утирая пот, вытянул шею, склонил набок голову, показывая запекшуюся ранку длиной дюйма в два.