Религия
Шрифт:
— Потеряв Мальту, Толедо сохранит свое положение, — сказал Ла Валлетт, — но лишится положения, если потеряет средиземноморский испанский флот. — И добавил без видимого разочарования: — Мы совершенно одиноки.
Двенадцатого августа Ла Валлетт зачитал публично папскую буллу, присланную им его святейшеством Пием IV. Этот документ обещал всем и каждому полное отпущение всех грехов и немедленное вознесение в рай в случае гибели в священной войне. Пергамент был выставлен в Сан-Лоренцо, где верующие могли с трепетом разглядывать латинские слова и шелковую ленточку с красной печатью, на которой виднелся оттиск «кольца рыбака». Документ оказал весьма замечательное воздействие,
Он никак не мог придумать веской причины, почему бы лодке, которую он украл и припрятал в лачуге в Зонре два месяца назад, до сих пор не стоять там, где он ее оставил. Сложность состояла лишь в том, чтобы добраться до нее. Кольцо турецкой стали вокруг городских стен оказалось плотнее, чем он мог предвидеть. Он до сих пор не мог придумать, как же им выбраться за Калькаракские ворота, а пройти через какие-нибудь другие ворота не было возможности. Дежурный стражник обычно сидел во внутреннем блокгаузе, посты ночной смены часовых находились на бастионах Англии и Германии высоко на стене, и, хотя его желание служить Религии было исчерпано почти до конца, Тангейзер не хотел оставлять боковую калитку открытой для турок, когда сами они уйдут. Все эти проблемы Тангейзер надеялся разрешить на ущербной луне.
Только Борс был посвящен в его дела. Тангейзер был не без оснований уверен, что Карла вообще не пожелает уходить. Она была предана своей работе. Не было иного занятия, столь близкого к героизму — даже превосходящего его, — и Карла выказала себя настоящей героиней. Многие считали ее чуть ли не святой. В церкви ставили свечи за ее спасение, благословляли ее, когда она проходила мимо по улице, целовали подол ее платья. Рыцари вверяли свою жизнь ее заботам. Огромное количество мужчин приписывало свое спасение от смерти ей, еще большее в ее присутствии переселялось в мир иной с легким сердцем и освобожденным разумом.
Тангейзер видел все это своими глазами, и все это никак не могло умалить его уважение к ней или повлиять на его собственные чувства. Как-то раз брат Лазаро отыскал его и благодарил за то, что Тангейзер привел к нему Карлу, — при этом он неловко пошутил по поводу собственного изначального нежелания принимать Карлу в госпиталь. Но Тангейзер и сам мог бы пошутить по этому поводу. Героизм и святость очень уж легко приводили к мученичеству, а ни ее смерть, ни его собственная не входили в его планы.
Но время покажет.
Ампаро, в этом он не сомневался, согласится уйти. Насколько он мог судить, она относилась к бушующему вокруг нее хаосу с безразличием блаженной. Она водила его в конюшню навестить Бурака, который оказался в лучшей форме, чем Тангейзер мог надеяться, и который выказал столько конского счастья при их появлении, что остальные познавшие ужасы войны лошади едва не устроили мятеж. Бурака не удастся забрать с собой. Если повезет, он попадет к какому-нибудь турецкому генералу и будет жить как король. Может быть, даже у Аббаса. Отбытие с Мальты будет делом непростым. Нет смысла волновать женщин, пока в этом не возникнет необходимость.
Он часто вспоминал Орланду. Мальчик прочно утвердился в сердце Тангейзера. Орланду хотя бы находился в гораздо более безопасном месте, чем все они здесь, и это уже было утешением. Никодиму, отличному парню и прекрасному повару, придется остаться и разделить судьбу гарнизона.
— Грог с бренди и опиумом, — сказал Борс, когда они сменялись с поста у Калькаракских ворот. — И часовой из блокгауза сладко проспит всю ночь.
— Я не знаю, как извлекать из опиума квинтэссенцию, как связывать ее с раствором, — сказал Тангейзер. —
Борс сказал с насмешливым любопытством:
— Интересно, вздернут ли его за это?
На мгновение Тангейзер задумался: неужели он один здесь ненормальный? А что, если его безбожие, его отвращение к бездумному самопожертвованию и слепой верности, его твердое намерение заботиться только о тех, кто заботит его, причем всевозможными способами, включая убийство и предательство, — все это на самом деле не так уж ужасно? Но это не тот вид благородства, каковой с легкостью распознает кто-либо из окружающих.
— До чего странно быть приверженцем дьявола, когда все кругом люди Божьи, — сказал он.
— Я уже много раз говорил тебе, только ты никогда меня не слушаешь: философствование вредит твоему здоровью, — ответил Борс. — Однако этот разговор о печенье раздразнил мой аппетит. Давай-ка пойдем завтракать.
Шагая вдоль бастиона Германии, они прошли мимо двух скандинавских братьев из последнего сохранившегося на Балтике монастыря, пережившего лютеранство. Борс бодро помахал им. Ни один не махнул в ответ.
— Шведы, — пояснил он. — Сильно стесняются. Они и остальные братья Германского ланга чувствуют себя неловко из-за того, что еще ни разу не участвовали в серьезных переделках. На самом деле у них там служит всякий сброд — всякие там поляки, норвежцы, два датчанина и даже один странный парень из Московии, который утверждает, будто лично знаком с Иваном Грозным. [101] Господи, только представь, что этот Иван должен был натворить, чтобы получить такое прозвище, а мы-то еще воображаем себя людьми, с которыми следует считаться. Но когда северяне полезут в драку, это будет незабываемое зрелище, попомни мои слова.
101
По-английски «Иван Грозный» звучит как «Ivan the Terrible» («Иван Ужасный»). При жизни русского царя Ивана Васильевича (1530–1584, на престоле с 1533) никто (ни в Московском царстве, ни за границей) так не называл, и его жестокости относятся в основном к периоду после 1565 г.
— С удовольствием посмотрю на это зрелище, — сказал Тангейзер. — Только если ты не потащишь нас вместе с ними.
Когда они спускались вниз по лестнице в стене, камни вокруг них задрожали, и внезапный мощный залп прогрохотал с холмов. Они выскочили на свет божий и увидели черные точки, несущиеся по небу к Лизоле, где они и приземлились, поднимая тучи обломков. Рыбацкой деревушки Лизолы больше не существовало на свете. Не осталось ни одного целого дома, да и развалин устояло не много. Ветряные мельницы были давно уже разбиты, их растерзанные колеса торчали, покосившиеся и жалкие. Крепость Святого Михаила походила на форт Сент-Эльмо в его последние дни. Воины гарнизона, остававшиеся там, теперь уже редко ходили по понтонному мосту в Эль-Борго, словно они боялись, что, если придут, им уже хватит духу вернуться обратно. Вместо того они предпочитали обитать на развалинах, вместе с мясными мухами, трупами и крысами. Насколько было известно Тангейзеру, Людовико был среди них. Бомбардировка в это утро была массированная и предвещала первую большую атаку за неделю.