Религия
Шрифт:
— Помолившись Марии Филермской, Карла решила, что ее место здесь, в Эль-Борго. Божественное провидение, милость Божья отныне направляют ее по жизни. Она принесет себя в жертву больным или какая-то глупость в этом же духе. — Он махнул рукой. — Это вкратце.
— Ну, с провидением не поспоришь, — сказал Борс. — Только я правильно помню, что фунт опиума помог ей проскользнуть в двери Лазаро?
Тангейзер и сам прекрасно помнил. Мотивы, которые двигали им тогда, сейчас самому казались совершенно неясными.
— Я спросил, обязана ли Ампаро остаться среди этого торжества теократии?
— И?
— Ампаро вольна делать то, что считает нужным.
— Что ж, это точно хорошая новость, — заметил Борс. — Все довольны вроде бы, ты сможешь уехать с чистой совестью, прихватив с собой сумасшедшую девчонку.
Тангейзер нахмурился.
— Если бы я хоть раз услышал глас Господень, это было бы большим облегчением.
— Так, значит, ты недоволен.
Тангейзер посмотрел на залив. Сент-Эльмо с самого рассвета осыпали пулями стрелки и ядрами — пушки. Время от времени розовые лучи заходящего солнца поблескивали на шлемах и нагрудниках за пыльной завесой. Где-то за этой кучей булыжников Орланду ди Борго впервые пробовал на вкус войну, если, конечно, он дожил до сего момента.
— Мне кажется неправильным бросать дело на полдороге, — сказал Тангейзер. — И особенно поворачивать назад в самом конце.
— Ну ты и раньше получал оплеухи. Синяки проходят.
— Мальчишке забили голову глупыми сказками.
— Мы говорили об оружии и всем прочем. Разве это преступление? — Борс засопел, поднял мех с вином, но опустил его, так и не глотнув. — А о чем еще нам было разговаривать? О ценах на перец?
— Он же ребенок. Если он не погибнет, обратно его привезут калекой. В любом случае, он уже не будет тем, кем мог бы стать. Он никогда не сделает того, что мог бы сделать. Он никогда не узнает того, что мог бы узнать.
— Такова жизнь. — Борс снова взял мех и присосался к нему.
— Он был лишен того, что полагалось ему по праву рождения, раньше, чем сумел это осознать. Точно так же, как мы с тобой.
— Мы с тобой? — Борс едва не поперхнулся. Утер рот. — Разве мы не ходим, гордо выпрямив спину?
— Только среди обезьян.
— Но уж эта-то война праведная, пусть даже я признаю, что все остальные — нет. Мы не можем допустить, чтобы толпа грязных нехристей заставила нас падать мордой в грязь, бормоча всякую абракадабру, и кланяться Мекке. Посмотри, что они сделали с тобой.
— Когда узнаешь, что людей можно выдрессировать, словно собак, научить верить во что угодно и делать что угодно, без исключения, начинаешь ценить собственное мнение и с подозрением относиться ко всем остальным, — ответил Тангейзер.
— Взбодрись, друг, и кончай с этой мрачной философией. Все равно от этого ничего не изменится. Кроме того, ты любишь убивать. И я тоже. И это хорошо, потому что без убийц не было бы войны, а без войны… — Он замолк, сбившись с мысли. — Ладно, вот что я скажу: не будь войны, нам бы с тобой вообще не о чем было поговорить.
Тангейзер взял мех и прикончил выпивку. Посмотрел на море под ногами. Мысль о возможном падении вызвала у него головокружение. Были и другие падения, не менее опасные. Может быть, даже более опасные. Он посмотрел через залив на крепость Святого Эльма.
— Итак, — сказал Борс, который знал его слишком хорошо, — ты решил отправиться в этот котел и вернуть мальчишку обратно.
Тангейзер ничего не ответил.
Тогда Борс сказал:
— Если хочешь знать мое мнение, это и есть глас Господень.
— С наступлением темноты Мустафа собирается штурмовать бреши, — сказал Тангейзер. — Ночная атака этого турка — зрелище исключительное.
— Тогда давай я съезжу за мальчишкой и верну его, — предложил Борс.
Тангейзер засмеялся:
— Чтобы я уже никогда не увидел ни тебя, ни его!
— Ты сомневаешься в моей верности?
— Нисколько. Просто там разразится настоящее безумие, которое сложно представить даже с такого короткого расстояния, а ты слишком податлив, ты заразишься им и тоже спятишь. Даже я опасаюсь заразиться его величием.
— Тогда возьми меня с собой. Дай мне испить из этой чаши, и я лично отвезу тебя в Венецию.
Тангейзер оттолкнулся от зубцов стены и сумел встать на ноги, не улетев вниз навстречу смерти. Он поглядел на восток через залив Биги. В сгущающихся сумерках на мысу Виселиц у турок вовсю кипела работа, люди Драгута увозили испорченные пушки, заново выстраивали батарею и сооружали защитный частокол на случай нового нападения. Вчерашнее утро, казалось, было давным-давно. Возможно, Карла была права. Возможно, все они были правы. Откройся провидению. И позволь воле Божьей свершиться.
— Трудно тебе лезть на рожон, — пробормотал он.
— Что? — не понял Борс.
Пушки с помоста на стене снова взревели, ядра распороли воздух у них над головой, пролетая мимо. Всего несколько секунд, и там, в сумерках, еще несколько жизней оборвутся, пока еще не подозревая об этом.
— Идем, — сказал Тангейзер. — Посмотрим, захочет ли великий магистр исполнить мое желание.
Воскресенье, 10 июня 1565 года — Троицын день
Английский оберж — переправа — пост чести
Тангейзер склонился над своим сундуком со снаряжением, перекладывая некоторые вещи в заплечный мешок. Десять комков опиума, завернутых в промасленную ткань, различные медикаменты и настойки, две бутылки бренди, полдюжины плошек со сладкими вареньями: айва, абрикосы, клубника. В заплечном мешке содержались подарки, взятки и средства умасливания, которые могли бы пригодиться. Он не сосредоточивался на мысли, что может сложиться ситуация, когда все эти припасы пригодятся ему самому. Карла еще не вернулась из госпиталя, и он был рад, что удастся избежать объяснений и прощания.