Шрифт:
Михаил БАШКИРОВ
Р Е Л И К Т
Кто-то долго скребся в дверь. Андрей уже несколько раз отрывался от чтения и прислушивался. Иногда ему казалось, что он слышит, как трогают скобу...
Наконец дверь медленно открылась, и в комнату проскользнул тип в рваной телогрейке. От него несло тройным одеколоном и застоялым перегаром. Андрей быстро захлопнул книгу и отвернулся к стенке.
Нет, какая скотина этот председатель. Встретил мятной улыбочкой, хохоточками, наобещал с три короба, а жить устроил в развалюхе. У нас, говорит, все приезжие там останавливаются. Да и мешать тебе никто не будет, кроме кочегара, -
Андрей услышал, как что-то свалилось на пол, а затем похожий звук повторился. Он догадался: это сапоги. И чтобы больше не думать о кочегаре, стал вспоминать сегодняшнее утро. Как он, радостный, вылез из рейсового автобуса, закинул на плечо рюкзак с притороченным к нему спальником и двинул по центральной улице в поисках конторы. А радовался он потому, что это было последнее хозяйство в нынешнем полевом сезоне.
Андрей шел по широкой пустынной улице, оставляя на земле, покрытой изморозью, четкие следы. Крыши домов поблескивали под низким солнецм. За ними чернели сопки, но сквозь плотную штриховку стволов пробивался светлым фоном снег, и было ясно, что там он лег уже до весны...
Когда кочегар шумно вздохнул и заскрипел кроватью, Андрей повернулся на другой бок и стал наблюдать за ним. Он увидел ноги в расползающихся носках и дымок от папиросы. Остальную часть кровати загораживал кособокий стол. На его прожженной крышке лежала мятая пачка "Севера" и маленький сверток в замасленной бумаге.
Андрей опять отвернулся к стене. Она была измазана раздавленными клопами.
А началось все в мае. Он, дурень, с нетерпением ждал полевого сезона. Думал, что будет так же, как в первый год его работы в институте. Прошлое лето он успешно прокантовался под крылышком начальника и всей душой желал, чобы так было и дальше. Но его вызвал главный инженер проекта, торжественно вручил командировку в самый дальний район и сказал, что полевые можно получить в бухгалтерии. Андрей оторопело смотрел, как старательно главный инженер чинит огрызок толстого красного карандаша. Он только сейчас понял, что отправляют одного, и не будет рядом ни многоопытного начальника отряда, ни машины с растрепанным Эдиком, ни ночевок в тайге, ни бесшабашных выпивок...
Андрей рассердился на институтское начальство, но до него было пятьсот километров, и он опять принялся мысленно костерить веселого председателя.
– Нет, - сказал Андрей внезапно вслух, - я этому самодуру завтра устрою цирк.
– Только нервишки рвать, - сказал кочегар из-за стола, - дело швах, - и вдруг зашелся в кашле. Глухие удары сотрясали хилое тело. Он попытался сесть, и Андрей увидел, как по его лицу скатываются мутные слезинки.
Доходяга.
Андрей открыл книгу и стал делать вид, что читает. Ему было жалко этого стонущего и хрипящего человека и в то же время было противно находиться с ним в одной комнате. И если бы не ночь, он бы выскочил отсюда пробкой и рванул бы куда глаза глядят.
Андрей решился забраться в спальник и поглубже зарыться в него, чтобы не слышать надрывного кашля, который, казалось, вот-вот должен был кончиться и не кончался. Но не успел Андрей раскрыть спальник, как наступила тишина.
Хоть
Андрей, прислушиваясь к дыханию доходяги, блаженно вытянулся во всю длину кровати. Ноги его уперлись в спинку, и он через цигейку спальника почувствовал твердость прутьев.
– Парень, а парень, дай воды.
Андрей нехотя поднялся, вышел в коридор. Там горела еле живая лампочка, а в бочке поблескивала вода и на полке стояла большая алюминиевая кружка с отломанной ручкой. Он зачерпнул воду. Кружка наполнила ладонь холодом.
Да он с такой воды вообще загнется. Ему бы чаю с малиной. Но разве в этой хибаре найдешь чайник. Хотя там, в углу, болтается что-то вроде кипятильника...
Андрей воткнул кипятильник в розетку, поставил кружку на стол и достал из рюкзака заварку и сушеную малину. Чай он таскал всегда с собой, а малиной снабдила бабка, у которой он жил в предыдущем колхозе. Когда он собрался уезжать, бабка даже всплакнула и на дорогу всучила ему ватрушек и полиэтиленовый машочек малины. Ватрушки он умял еще в автобусе.
Андрею было немножко не по себе, что он ничем не отблагодарил хозяйку, но сунуть ей червонец не решился, хотя и ценил ее заботы и питался у нее всю неделю, но знал - обидится...
А здесь...
Андрей заварил чаю покрепче и постучал о спинку кровати банкой, в которой хранил двести граммов карамели.
– Хватани, полегчает.
– Благодарствуйте, - вдруг выпалил доходяга и пронзительно швыркнул носом.
Андрей вернулся на кровать. Спать не хотелось, книга о белых медведях надоела. Им-то хорошо, шляются себе по льдинам, жирок нагуливают. Оставалось лежать и слушать, как где-то по деревне стучит ошалелый трактор да перелаиваются сытые, скучающие собаки.
– Давай побалакаем, - сказал доходяга и попытался кашлянуть.
Андрей испугался, что вновь повторится приступ, но кашель затих, не успев разгореться.
– Или храпака зададим?
– Можно и потрепаться, - Андрей сел, прилонился к стене.
– Наверное, студент?
– Инженер-землеустроитель!
– Гляди-ка!
Кровать натужно вздохнула, и на Андрея уставились большие, ввалившиеся глазища.
– А вы из местных?
– спросил Андрей и сделал рукой какой-то неопределенный жест.
Доходяга трудно засмеялся, провел грязными ладонями по шевелюре и хрипло пропел:
– По тундре, по тундре...
Лицо его было покрыто плотными неуходящими тенями. И только рот придавал маломальскую живость лицу, хотя лишь полуулыбка-полуусмешка иногда кривила его.
– Десять лет от звонка до звонка, понял? А за что? За кралю, чтоб ей...
– сказал доходяга и затих.
Андрей подождал минуты три и хотел было что-нибудь ляпнуть для поддержания разговора, но тот опередил.
– Может, чифирку сварганим?
– Как хотите.
– Эх, паря, паря! Кого жизнь балует, а кого и наотмашь кулаком в морду... Застрял в этой вонючей деревне, и ходу мне отсюда никуда... По справке живу...
Вдруг, спохватившись, он развернул сверток, который лежал на столе, и Андрей увидел два куска хлеба, густо намазанных маслом.
– Угощайся.
– Да нет, спасибо, - сказал Андрей и вспомнил, что в рюкзаке болтается последняя банка тушенки. Сначала он хотел красивым жестом извлечь ее и бухнуть на стол, но передумал.