Реликтовая популяция. Книга 1
Шрифт:
Клоуда же спала и на её кругловатом с ямочками лице как будто блуждала улыбка, хотя кролики нашли состояние женщины значительно серьезнее, чем у Харана, определив переломы рёбер в правой части тела и сотрясение мозга. С последним они справились быстро: помяли ей голову своими мягкими передними конечностями, словно большой ком глины, и без труда приоткрыв ей рот, влили в него несколько капель какой-то жидкости. А с переломами провозились почти до вечера. Они делали ей массаж в области удара, приведшего к переломам. Делали они его по очереди – каждый кролик манипулировал над ней не более полу минта, потом они все прикладывались и переворачивали её, и опять массажировали. Сказали: пусть остережётся пока делать резкие движения хотя бы дня три и не ложиться на этот бок.
Кравели, облепив людей со всех сторон, осторожно перенесли их через дорогу, положили здесь и ушли, оставив мальчика и двух выродков на ночь. На ночь без Свима, с двумя людьми, то ли спящими, то ли находящимися без сознания, с раненым хопсом и трусливым Ф”ентом. Себя Камрат в расчёт не брал, потому что как единственный здоровый человек он сейчас возглавлял команду Свима и был в ответе за всех.
За последние несколько прауз, со времени исчезновения Свима, у Камрата произошла полная переоценка многих представлений, начинающих складываться у него после выхода из Керпоса. Он совершенно по-другому стал смотреть на предпринятое путешествие из города в город. Тот восторг, который охватывал его ещё три дня назад, сейчас померк.
Тогда жизнь на приволье казалась ему несказанным счастьем и неким благом, подаренным судьбой. Не без изъянов, конечно, но – благом. Мало того, ему казалось – вот смысл жизни: свобода, свершение желаний.
Что может быть прекраснее?
Но сейчас он, в одночасье будто повзрослев, проанализировал всё, что сопровождало его в дороге, и с удивлением для себя открыл бездну превратностей такой жизни. Его пронзило щемящее чувство понимания всех её негативных сторон – неустроенность быта, случайная еда, отсутствие общения с людьми, ожидание опасности на каждом шагу…
Впрочем, не этот перечень отрицательных черт дорожного бытия вызывал у мальчика тупую тоску. Его жёстко терзало открытие того, что он стал убийцей себе подобных.
Да, убийцей! Иначе он не мог себя назвать.
И всё происходило как будто по необходимости. Ввязавшись в драку с бандой Хлена, а потом, при нападении на них во время обеденного отдыха выродков с выжившим из ума вождём-человеком, он убивал и считал произошедшее благодеянием. А как же! Защищал себя и друзей. И в схватке с арнахами – то же самое и сверх того, так как освобождал людей из плена существ, питающихся их сознанием…
Всё так, и не так.
Дневная встреча с тескомовцами полностью выбила из-под ног основание правоты убивать, по каким бы мотивам это не происходило…
Здесь мысли его путались, разбегались от желания понять, что же собственно происходит вокруг него, команды Свима, между тескомовцами, между всеми людьми?
Конечно, можно честно признаться себе о своей неправоте, ибо убийство – самая страшная неправота, она претит, и он готов раскаяться и больше никогда, ни при каких условиях не делать этого. Однако сегодня на них напали с явным намерением убить людей и выродков другие люди, а потому пришлось отвечать тем же.
Как тут не растеряться мальчику, готовому дать обет не убивать, когда кто-то задался целью убить его самого и его спутников? А до того и бабку Калею.
При воспоминании о захоронении тескомовцев Камрата охватывало холодом. Четверо здоровых мужчин не просто исчезли из списка живых, они перестали вообще существовать на поверхности земли. И теперь никто никогда не узнает, куда они подевались, где их останки, что случилось с ними, так как он никогда никому не расскажет о том ужасе, который пережил при виде неровного холмика на месте захоронения.
Не скажет он, промолчат выродки, забудут кравели…
Бабка Калея иногда говорила внуку о вражде разумных и особенно людей против себе подобных, но, как оказалось, она умолчала самое существенное о такой вражде, о её неизбежном итоге и о тех мучениях победителя, которые он испытывает после совершения убийства или ранения противника, кто бы тот ни был.
Как же случилось, – задавал мальчик неразрешимый для него вопрос, – что он, только-только став на тропу свободной жизни, так было понравившейся ему, окунулся в такой, оказывается, страшный мир, мир сплошных убийств?
Или мир вообще так устроен, что нельзя пройти и пятидесяти свиджей, чтобы на тебя кто-то не стал бы охотиться?
Но если это так, то люди сами перебьют свой собственный вид быстрее, чем разгневанная природа сведёт условия жизни для человека на нет. А ведь все сетуют на природу. Она, и только она, о том неоднократно говорила Калея, якобы, загнала людей в города-резервации, влияет на их генетический код и рождает уродов, от которых приходится избавляться, иначе род людской уже бы выпал из разряда разумных и пополнил бы ряды диких. Может быть, так оно и есть, но природа слепа, она не ведает, что творит, а человек-то разумен!
Как же нам выжить, даже отсиживаясь в городах, если кто-то приходит среди ночи и кричит:
– Бабку надо убить сразу?!.
Из предосторожности костёр не разжигали. Камрат темноты не замечал, каким-то внутренним взглядом он, даже не поворачивая головы, видел до последней чёрточки лежащих перед ним людей, трясущегося от холода и страха Ф”ента, готового улизнуть куда угодно, случись что здесь, и хопса, засыпающего от усталости и вздрагивающего от каждого шороха.
Ночь уже полностью вступала в свои права. Камрат зашевелился, и мысли, тупящие мозг, отхлынули, уступив место другим, более насущным заботам.
«Где-то сейчас Свим, если он жив?» – подумал с грустью мальчик и вздохнул.
Хотелось верить, что жив, порукой тому было утверждение Ф”ента о торне, как будто также унесённого шаром вместе со Свимом. Сестерций мог помочь человеку.
Где они сейчас?
Камрат прислушался – ничто лишнее не нарушало ночные звуки – и вновь погрузился в полуявь путаных мыслей и размышлений.
– Вы, люди, даже падать по-настоящему не умеете.
– Почему это? – возмутился Свим заявлению торна, потирая ушибленное плечо.