Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969

Федоров Виталий Николаевич

Надо сказать, капитан Гуревич был человеком неуравновешенным. Если у него плохое настроение (а оно бывало таким очень часто), он сам искал везде, во всём и во всех негатив. Поругается ли с женой, проиграет ли матч в волейбол его команда команде извечного соперника – старшины, он начинает вымещать свою злость на других. Забегает в солдатскую комнату, открывает тумбочку и с криком: «Что у вас тут за беспорядок?!» – поднимает её, переворачивает вверх дном и бросает на пол. Вспоминается Чапаев, ломавший стулья. Гуревич пошёл дальше, переключившись на тумбочки. Всё, что было в тумбочке, вываливалось на пол, что-то ломалось или рассыпалось. Опрокинув таким образом пару тумбочек, он немного успокаивался

и уходил. Солдатам в такие моменты хотелось покрутить у виска указательным пальцем, но было нельзя, как-никак, он начальник. Конечно, когда он уходил, солдаты давали волю своим чувствам. Вот такой, грубо говоря, самодур был начальником десятой заставы.

* * *

У нас на заставе был лишь один усатый – сержант Даржания, и я решил восполнить этот пробел – отрастить усы. Кстати (или некстати) волосы у меня уже были приличной длины. На одном из боевых расчётов, проходя вдоль строя, Гуревич не удержался, сказав, ни к кому вроде бы конкретно не обращаясь: «Отрастили, распустили тут, понимаешь, волосы и усы!». Я сразу понял, что это «камушек в мой огород». Хотя и по уставу, и по сроку службы я считал себя имеющим право и на то, и на другое, решил: «Ладно, потешу я тебя!». На другой же день сбрил усы и подстригся «под ноль», став выглядеть как новобранец. Как ни странно, после этого мне стало легче на душе и даже чем-то удобней физически. «А к демобилизации всё отрастёт», – успокаивал я сам себя. Сделал я это, конечно, назло командиру, пусть, думаю, упивается своей властью.

Ещё мне казалось, что он частенько бывал под хмельком, но на эту тему я ни с кем не разговаривал.

Глава 71. СЛУЖБА НА НОВОЙ ЗАСТАВЕ

В первые дни, точнее ночи, я раза три ходил в наряд вторым номером, но каждый раз на разные маршруты. На этой заставе в наряд на лыжах не ходили, поскольку здесь были очень крутые подъёмы и, соответственно, смертельно опасные спуски. А ещё лес и камни.

В свой четвёртый наряд я уже отправился старшим наряда, и оставался им до конца службы на десятой заставе. Видимо, Гуревич поинтересовался моими служебными обязанностями на Кюмбете и стал, даже зимой, посылать меня на вышку – НП.

Однажды мы с напарником возвращались на заставу с наблюдательного пункта. Впереди нас был крутой спуск к лесу по затвердевшему снегу. Мы решили «вспомнить детство», прокатившись вниз, сидя на «пятой точке», хотя вполне можно было обойти этот спуск стороной. Но кто в двадцать один год захочет идти лишние метры, если можно прокатиться с ветерком, да ещё, как говорится, на халяву? Перед тем, как ринуться вниз, мы оглядели свой предполагаемый путь, убедившись, что там нет больших камней. Сели и приготовились к старту. По моей команде начали движение, но скорость оказалась куда выше ожидаемой, поэтому пришлось пытаться тормозить ногами. Меня начало разворачивать, поэтому я лёг на спину, а затем начал тормозить и прикладом. Скорость немного снизилась, но меня всё-таки развернуло на полный оборот. К счастью, «приземление» вышло благополучным. Но когда я поднялся на ноги, то не почувствовал привычную тяжесть на правом боку, где должна была быть ракетница. Взялся за кобуру – пустая, с расстёгнутой застёжкой.

Первой мыслью было пойти обратно по своему следу до вышки. Но тут же решил, что, скорее всего, она выпала при моём экстремальном спуске. Стал искать внизу, на земле, среди мелких камушков, подключил своего напарника. Поиски всё-таки увенчались успехом. Ракетница лежала на земле, метрах в пятнадцати впереди того места, где мы «приземлились». Видимо, выпав из кобуры, она опередила нас и без тормозов «ускакала» дальше. Не найди мы её – мне могли грозить большие неприятности.

* * *

У нас на заставе проживал и здравствовал… осёл. Целый день он слонялся по двору. На ночь его запирали в конюшне, где у него находилось своё маленькое стойло. Иногда днём для потехи на осле по двору катались солдаты – как-никак для русских он был экзотическим животным. Он послушно шёл к каждому, кто называл его по кличке – Яшка. Ему давали какое-нибудь лакомство: хлеб, сахар или остатки из столовой, и он, поев, послушно подставлял спину очередному седоку.

Меня на этот раз с новым напарником назначили на НП с утра. Погода была ненастной, шёл довольно сильный дождь, и нам пришлось надевать плащи, которые были тяжеловаты и не очень хорошо спасали от дождя. Мы вышли из кабинета начальника, получив боевой приказ. А тут прямо у крыльца стоит Яшка. Я быстро вернулся и побежал на кухню, попросил хлеба, которого мне дали более чем достаточно. Покормил осла. Хлеб ещё остался, но нам нужно было уже идти. Мы направились к месту службы, а Яшка побрёл следом за нами. Знал, плут, что еда у меня ещё осталась. Я подумал вслух:

– А почему бы не поехать на нём до НП? Пусть отрабатывает свой хлеб!

Сказано – сделано. Я сел верхом на осла – уздечка на нём всегда была – и поехал по сырой, скользкой дороге вверх, километра два. Со стороны, наверное, картина выглядела комичной – маленький ослик везёт в гору вооружённого до зубов солдата, а за ним бредёт ещё один солдат. Яшка дотащил меня до НП, получил свою порцию хлеба, и я отпустил его на произвол судьбы – если захочет, пусть возвращается на заставу или пасётся тут, поблизости. За границу, конечно, мы его не пустим. Кругом было море нетронутой травы, и он остался пастись. Отошёл немного от вышки в сторону тыла. Что странно – он не шёл к границе, как будто знал, что стоит ему её перейти, как из него сделают салями.

Все семь часов дежурства он не подходил к нам, но и далеко не отходил. Похоже было на то, что ему тут бывать не впервой. Выходит, не я один такой «вумный» оказался. Обратно на заставу мы шли дружно втроём. Кстати, больше я услугами Яшки не пользовался.

* * *

Хоть и не каждые сутки, но довольно часто меня посылали на НП. На этот раз начальник заставы в боевом приказе указал, что на нашей стороне четыре человека (грузины) будут косить траву. Они знают выделенный им участок, расположенный недалеко от вышки. Нам было предписано быть внимательными.

Когда мы подходили к границе, то увидели неожиданную картину. Траву косили трое, явно семья (мужчина, женщина и девушка), но вот только они находились на турецкой стороне, метрах в двадцати от границы, без охраны. Мы прошли почти рядом с ними. Взрослые продолжали косить, будто мы их совсем не интересовали. Девушка же прекратила работу и смотрела на нас во все глаза. В них читалось удивление и неподдельный интерес. Её отец, заметив это, прикрикнул на неё, и она принялась сгребать покошенную траву, но украдкой продолжала поглядывать в нашу сторону. Мы не стали задерживаться около турецких крестьян и пошли к своей вышке.

По заведённому порядку, старший должен находиться на НП с биноклем, а напарник – внизу, на земле. Сверху я и увидел грузинских косарей. Четверо мужчин сразу принялись косить высоченную траву в низине слева от вышки, в ста-ста пятидесяти метрах от границы. Турецкие крестьяне были от нас справа, но вскоре они ушли вглубь своей территории, и мы их больше не видели. Поработав около часа, грузины сели на перекур, и я спустился вниз, чтобы подойти к ним и познакомиться. Шёл как обычно, в полном боевом.