Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969
Шрифт:
Этой осенью я стал учиться в седьмом классе. Он был выпускным и в конце учебного года выдавали «Свидетельство об окончании неполной средней школы». В классе снова появился учитель немецкого, и снова нужно было учить этот ненавистный язык. Нужно же было хоть как-то заканчивать семилетку.
Поскольку летом была засуха, то осенью по итогам года на трудодень не выдали ни грамма зерна, и люди остались без хлеба. А денег в колхозе вообще не платили. Маме хлебные карточки перестали выдавать ещё в конце 1942-го, когда закончилась эпидемия тифа. Мы получали пособие за погибшего на фронте отца – 125 рублей. Но на них практически невозможно было купить ни грамма хлеба, он выдавался только по
Питались мы в основном картошкой. Зимой наша тёлочка стала коровой и начала давать молоко. Появился и телёночек, но его пришлось пустить на мясо. Так мы дожили до весны. Люди были в отчаянье, рубили, дробили кости овец и телят и мололи их на мельнице, благо она всё перемалывала. Мололи и солому, и молодые ветки липы, всё это превращали в муку. Из неё пекли лепёшки-обманки, и их ели. Как следствие, у многих начались запоры. Мы тоже кости нашего телёночка перемололи и пекли лепёшки.
Глава 16. В ПЕРВАНОВУ
Мама, насмотревшись всяких страстей (она по-прежнему помогала всем односельчанам, чем могла), решила уехать из Кваки. Как-то она разговорилась с женщиной, которая ещё до войны жила в деревне Перванова Талицкого района Свердловской области. Она описала местность, жителей и даже вспомнила некоторые фамилии местных жителей: Коневы, Комаровы, Черепановы. Причина к перемене места жительства была стара как мир – «поиск лучшей доли».
Появились и ещё две семьи, желающие поехать в дальние края. Первая – молодая пара двадцатилетних супругов, Виктор и Полина Фёдоровы. Детей у них ещё не было. Виктор 18-летним пошёл на фронт, был ранен в ногу и после госпиталя его отпустили домой. К счастью, тут закончилась война и его в армию больше не взяли. Он имел две боевых награды. Полина была девушкой из другой деревни и о ней я ничего не знал. Вторая семья – Ворончихины: он Роман, она Дарья и трое их детей. Старший, Иван, был моим сверстником, и учился со мной в одном классе. Что интересно – все три мальчика были косоглазыми, хотя у родителей этого дефекта не наблюдалось. Роман вернулся с фронта с покалеченной кистью руки, но со временем стал работать наравне со всеми.
На совете «тройки» (трёх семей) было решено, что необходимо съездить на место, посмотреть, получить гарантию трудоустройства и жильё от руководства колхоза. Откомандировали меня и Виктора. Он был симпатичным, высоким парнем, но для фронтовика – скромный и непробивной.
Мне пришлось бросить школу на самом финише учебного года, перед выпускными экзаменами. Ко мне приходили одноклассники, просили от имени классного руководителя вернуться в школу. Я отказался, мотивировав это большим пропуском уроков и плохими знаниями. Перед самыми экзаменами приходил Серафим с запиской от директора школы, в которой она меня просила прийти на экзамены. Уверяла, что я мальчик способный и экзамены сдам. Но вместо этого я отправился на «смотрины» нового места жительства в Свердловскую область.
Начали собираться в путь-дорогу, а она предстояла дальняя, только поездом 820 км, а остальное пешим ходом. Мама мне напекла лепёшек из костной муки с крапивой и другими травами. Дала денег 300 рублей. С утра пораньше мы с Виктором пошли пешком на станцию Балезино и к обеду были на месте. Поели лепёшек, запивая морсом. Было решено ехать на подножках вагонов, так как в кассе нам билетов не досталось.
Документов у меня никаких не было. Одет я был в зипун, на голове фуражка, за плечами котомка. Ни дать ни взять – бездомный бродяжка. Мне никогда ещё самостоятельно не приходилось ездить на поезде, тем более «зайцем».
На станции остановился поезд дальнего следования. Вагоны были старого образца. Подножки-ступеньки, служащие для подъёма в вагон и выхода из поезда, были выдвинуты наружу, а поручни выступали за габариты стенки вагона, что сулило безбилетникам относительно комфортную езду, если не брать в расчёт ветер, пыль при движении и дым из трубы паровоза. Но вначале нужно было зацепиться за поручни и вступить на подножку, а для этого надо было дождаться, чтобы все пассажиры вошли в вагон и проводник закрыл дверь. Поезд уже трогается, когда вся безбилетная шантрапа кидается к подножкам вагонов, и мы с Виктором в их числе. Начинается борьба за место на подножке в то время как поезд набирает ход. Самый мой первый опыт на ст. Балезино оказался одним из нескольких неудачных посадок. Виктор встал на подножку вагона, взявшись за поручень, но мне там места не осталось, его успели занять другие «зайцы». Я решил дождаться следующего вагона, а поезд-то разгонялся, был риск отстать от поезда и от товарища. И я в отчаянье вцепился в поручень вагона, на бегу вскочив одной ногой на подножку. Там уже было три человека: двое уже сидели рядом на подножке, третий стоял, а тут ещё и я прицепился. Дядька, сидящий передо мной, был в фуражке, и моя рука задевала её. Перехватиться же не позволяло моё полувисячее положение. А мужик тем временем пригрозил: «Если собьёшь фуражку, я тебя столкну!» Цена жизни человека тогда могла оказаться в одну поношенную фуражку.
Поезд прошёл без остановок до станции Верещагино. Эти 120 километров – полтора-два часа – я провисел на подножке, боясь шевельнуться. По сути, это было моим первым испытанием на выживание. Но поезд остановился, все «зайцы» бросились врассыпную и принялись бродить по перрону. Я встретился с товарищем, и мы с ним поговорили на тему того, как ехать дальше. Решили этим же поездом и этим же способом. Вторая посадка оказалась более удачной. Я ехал сидя на подножке, держась за поручень. Так мы добрались до Молотова (до 1940 и после 1957 года – Пермь). В тот же день снова на том же поезде и так же на подножках мы уехали в сторону Свердловска (до 1924 и после 1991 года – Екатеринбург).
Вечером «зайцев» стало меньше, но к ночи некоторые из них превратились в «волков». Они забирались на крыши вагонов, откуда проникали в тамбуры и даже вагоны, где могли свободно обокрасть пассажиров. Они имели при себе ключи от дверей вагонов – обыкновенные трёхгранники внутри трубки. В этот раз мы с Виктором ехали вместе на одной подножке. Вдруг на ходу открылась дверь вагона, перед которой мы сидели. Мужчина лет 25–30 пригласил нас подняться в тамбур. Мы с радостью согласились. Думали, согреемся, хоть ветер не дует. На Урале в мае, да ещё ночью – холодно. Увы, нам недолго пришлось побыть в тамбуре, из вагона вышла проводница и попросила нас «освободить помещение». Мы все вместе вышли из тамбура на небольшую площадку между двумя вагонами. Не успели мы познакомиться с нашим новым товарищем, как открылась дверь тамбура соседнего вагона и к нам на площадку шагнул какой-то тип, предложив нам с Виктором зайти в тамбур. Мы согласились, не ожидая никакого подвоха. Дверь нашу он закрыл на ключ и мы оказались в ловушке. Наш же товарищ остался на площадке. Одет он был прилично: чёрное драповое пальто, хорошее кепи, выглядел он интеллигентно, не то что мы, казавшиеся бродягами. Виктор, возможно, специально оделся в поношенную крестьянскую одежду, чтобы на него не обратили внимания «разбойники с большой дороги» – в прямом смысле.
Нам смутно, через грязное дверное стекло, были видны лишь силуэты людей, находящихся на площадке. Вначале их было двое: наш товарищ и «благодетель», закрывший нас в тамбуре. Но тут к ним с крыши вагона по лесенке спустился третий. Стало ясно – это грабители, решившие вдвоём ограбить нашего попутчика. Один из грабителей держал его за здоровую руку, отведя её назад; на другой руке у него не было кисти целиком. Второй бандит проверял его карманы, расстегнув пальто жертвы. Ни разговора, ни угроз нам слышно не было. Оружия тоже никакого мы не заметили. Тем временем грабители поднялись на крышу вагона.