Ремарк и оригами
Шрифт:
Через некоторое время «Мерседес» въехал на знаменитый мост Харбор-Бридж («Вешалка» — в просторечии), соединяющий южный и северный берега величественного залива Порт Джексон. По заливу проплывали — в ту и в другую стороны — симпатичные разноцветные «ферри» с пассажирами на бортах. Параллельно с автомобилем, постепенно отставая от него, двигался длиннющий железнодорожный состав.
— Один из самых больших стальных арочных мостов в мире, — зачем-то сообщил неприметный прокурорский шофёр. — Был открыт девятнадцатого марта 1932-го года, весит порядка шестидесяти тысяч тонн.
— Спасибо за своевременную и актуальную информацию, — вежливо поблагодарил Роберт.
Постепенно равнинный рельеф местности преобразовался
«Пригороды», — мысленно прокомментировал Роберт. — «Достаточно симпатичные и компактные застройки.… А теперь им на смену приходят частные земельные владения с загородными домами, виллами и даже с небольшими замками…. Ага, впереди мелькает ярко-синяя лента реки, покрытая тёмно-зелёными пятнами островов. Искомая речка Хоксбери, надо полагать. С правой же стороны простираются серо-голубоватые воды залива Брокен и речного эстуария…. Эстуарий? Ну, это такое воронкообразное речное устье, расширяющееся в сторону моря и регулярно затопляемое морскими приливами. А поэтому и достаточно глубокое, так как вышеупомянутые приливы, превращаясь с течением времени в отливы, регулярно уносят в океан все речные наносы и отложения…».
Сзади раздался резкий щелчок, произведённый захлопнувшимся ноутбуком, и Питер Модильяни объявил:
— Примерно через триста пятьдесят метров поворачиваем направо. После этого минут через пять-шесть будем на месте. Поместье — «Голубая лагуна». Совершенно дурацкое, на мой прокурорский взгляд, название. Нет здесь поблизости никаких лагун: ни голубых, ни серо-буро-малиновых, ни каких-либо других…. Почему же поместье назвали именно так? Скорее всего, по укоренившейся привычке. «Цэрушники». Что с них взять? Вечно осторожничают, маскируются и наводят тень на плетень…
Вскоре в поле зрения появился солидный кирпичный забор: тёмно-бежевый, высоченный, с густыми рядами колючей проволоки по верхнему торцу.
Машина — через широко распахнутые двухстворчатые ворота — въехал на территорию «Голубой лагуны».
«Совершенно ничего особенного», — подумал Роберт. — «Стадо грязно-белых коз пасётся на лугу. Там же присутствуют немногочисленные овечки, телята и коровы. Старый и, скорее всего, запущенный сад: яблони, сливы, груши, абрикосы. Кусты красной смородины и крыжовника. Маленький виноградник. Всякие хозяйственные постройки…. Над верхним торцом забора натянута колючая проволока? Для чего? Зачем? Откровенный и бестолковый перебор. Для сытой, мирной и законопослушной Австралии — перебор, я имею в виду…. Вот, и дом. Нет, на виллу откровенно не тянет. Большой двухэтажный коттедж, и не более того. Причём, требующий комплексного косметического ремонта. А рядом с домом расположились три машины: тёмно-красная японская легковушка, пятнистый полицейский джип и бело-синий медицинский фургончик…».
Автомобиль остановился, Роберт выбрался наружу.
Двое полицейских демонстративно скучали возле своего джипа, не обращая на вновь-прибывших ни малейшего внимания. А к «Мерседесу» — от японской малолитражки — быстрым шагом направился молодой краснощёкий блондин. Подошёл, остановился и нерешительно затоптался на одном месте.
Роберт, насмешливо подмигнув, указал взглядом на правую заднюю дверь автомобиля.
Блондин оказался необидчивым и смышлёным: торопливо обежал машину и, взявшись за никелированную ручку, предупредительно распахнул дверку.
— Спасибо, — величественно покидая «Мерседес», поблагодарил Питер Модильяни, мужчина грузный и очень-очень представительный, с пышными седыми усами и массивной чёрной тростью, зажатой в ладони правой руки. — Представьтесь, юноша.
— Криминальный инспектор Оуэн, округ города Виндзора. Это поместье, господин Прокурор штата, входит в зону нашей ответственности.
— Вежливость — залог быстрого карьерного роста. Учитесь, Ремарк…. Кха-кха-кха!
«Похоже, что босс так и не определился со своей скользкой дилеммой, грозящей серьёзными неприятностями», — понял Роберт. — «Ладно, подождём. Посмотрим, что будет дальше…».
Откашлявшись, Питер Модильяни, который, не смотря на свою начальственную вальяжность, был достаточно разговорчивым человеком, продолжил разглагольствовать:
— Виндзор? Славный курортный городишко. Очень милый и уютный. Да и красивых старинных зданий, оставшихся с былых славных Времён, в нём хватает…. Значит, зону вашей ответственности, инспектор, расширили непосредственно до тихоокеанского побережья? Ну-ну. Оптимизация расходной части бюджета, это понимать надо…. Что это, Оуэн, вы так нервно морщитесь? Не терпится доложить о произошедшем? Не стоит утруждаться, право. Я и так всё знаю. Уже больше тридцати пяти лет, как-никак, тружусь в нашей Системе…. Рассказываю. Ранним утром в ваш офис позвонил почтенный мистер Трапп и сообщил о безвременной гибели своей супруги. Мол, вышел на улицу и случайно обнаружил её бездыханное и окровавленное тело. Вы, естественно, приехали. Но и ребятки из конкурирующей Конторы, увы, не дремали, — неодобрительно покосился в сторону скучающих полицейских. — Встретились. Повздорили. Немного поиграли в «перетяни одеяло на себя». После этого принялись — синхронно и настойчиво — названивать непосредственному начальству. А то — своему. И так далее. До упора…. Я прав?
— Полностью, господин Прокурор штата. В точку попали. Вы очень прозорливы.
— Это точно. Очень-очень. Временами даже с некоторым избытком…. Ладно, Оуэн, ведите нас к месту преступления. Что называется, взглянем и оценим. Ремарк, не отставайте…
За светло-зелёным двухэтажным коттеджем под терракотовой черепицей размещалось странное сооружение: просторная беседка с пирамидальной крышей, только забранная — со всех четырёх сторон — в решётки из толстых металлических прутьев, а в одну «из решётчатых стен» была вмонтирована крепкая прямоугольная дверь, оббитая тёмными железными листами.
— Что это за шедевр архитектуры? — удивился Модильяни. — И для каких целей он выстроен?
— Для проживания сторожевого пса, — преданно поедая начальство глазами «дисциплинированного служаки», доложил Оуэн. — Порода — ирландский волкодав. Очень крупные, сильные и выносливые собаки. Отличные сторожа и охранники…. Поздним вечером пса выпускали из этой большой клетки — для охраны «Голубой лагуны». А ранним утром, естественно, кормили и запирали обратно.
— Где же труп отставной «цэрушницы»?
— В клетке…. Понимаете, там, внутри, находится ещё и деревянный утеплённый «собачий дом». То есть, очень большая собачья будка. Поздней осенью и зимой на здешнем побережье частенько случаются прохладные ночи, сопровождаемые густыми и промозглыми туманами…. Так вот. Как раз из этой будки и торчат ноги мёртвой женщины. Сейчас покажу. Одну секундочку…
Дверь — со зловещим скрипом — отворилась.
«Однако, картина маслом», — внутренне передёрнулся Роберт. — «Сплошной и навороченный импрессионизм. Причём, с яркими нотками психического извращения…. Из полукруглого проёма в огромной деревянной будке, действительно, торчат ноги — явно старческие, в сине-багровых венах, обутые в старенькие летние башмаки. Из-под серой льняной юбки, сбившейся на сторону, выглядывает край длинных голубых панталон…. А вот и знакомые разноцветные бумажные журавлики: на голых худых ногах, на толстых досках собачьей будки, на железных прутьях клетки-беседки…. Приклеены? Скорей всего. Ветерок-то сегодня резкий и порывистый. Предусмотрительно отработано, надо признать. Чтобы невесомые бумажные птички не разлетелись в разные стороны…. Кровавые пятна и полосы. Полосы? Странно…».