Рембрандт
Шрифт:
В каком доме жил Титус, сын Рембрандта, где художник в последние годы нашел приют? Тот дом давно снесен, а если кто и отважится указать «точное» место, то должен будет присовокупить к своим объяснениям: «Словом, на Розенграхт…»
Питер спросил:
– А та набережная? Где Блумграхт?
– Мы вернемся назад. К Западной церкви. А от нее – рукой подать до Блумграхт.
Питер раскрывает заветную книгу: вот Западная церковь во всей красе, на странице 118. Она изображена такой, как она выглядела в 1650 году. Мы сличаем рисунок с натурой: пристроено
До набережной Блумграхт несколько минут ходьбы. Найти тот дом, откуда начинал Рембрандт, то есть с «Анатомии доктора Тюлпа», уже невозможно. «Где-то здесь на Блумграхт». Эта формула воистину точная. Да, где-то здесь снял жилье Рембрандт, здесь жила и Лисбет, сюда привел он свою Саскию. Однако есть абсолютно верная примета: эта набережная с двумя рядами мирно противостоящих друг другу домов, с этим небом, именно на этой земле… Что ж, на мой взгляд, адрес не так уж плох и, уж во всяком случае, очень точен если не для почтовиков, то для нас с вами, покоренных художником…
Был еще один адрес. На Ниве Дулен. Совсем недалеко от площади Дам и почти рядом с Монетной башней. Там было богаче, чем на Блумграхт… Но лучше ехать на Бреестраат, где дом, личный дом художника. Настоящий. Сохранившийся. С точным адресом…
Поездка на такси вдоль реки Амстел, которую можно увидеть на многих гравюрах Рембрандта. Она здесь широкая. Не чета лейденскому Рейну.
А сама бывшая улица Бреестраат довольно широка – в отличие от улиц в центре. Она идет прямо к каналу и шлюзу святого Антония. Канал по сравнению с улицей вдвое, а то и втрое уже. В начале Бреестраат – большие современные дома – тоже не чета тем, которые в центре и которые у шлюза святого Антония.
Узенький, о четырех окнах, в четыре этажа с мансардой, и есть личный, ему принадлежавший, им купленный на собственные деньги дом. Фасадом он выходит на Бреестраат и на шлюз святого Антония. До воды – рукой подать: два шага.
Мы с Питером идем к шлюзу, чтобы оттуда полюбоваться на дом и сделать снимки. В книге – страницы 120 и 121 – Питер находит план, на котором очень хорошо видны улицы Бреестраат, канал и шлюз. Вот и дом Рембрандта. А дальше – дом Яна Сикса.
Прежде чем войти в дом художника, мы основательно изучаем ближайшие окрестности. Недалеко отсюда когда-то начинался порт, размещались причалы и прочие сооружения. Сейчас все это несколько отодвинулось – земля отвоевана у моря. И все же воды много, недостатка в ней в Амстердаме не ощущается.
– Я не помню, сколько он прожил в этом доме?
Подозреваю, что Питер здесь никогда и не бывал. На мой прямой вопрос застенчиво ответил, что у него просто не было времени. Его занимали совсем иные проблемы.
– Бывает, – сказал я. – Я в Афинах слышал о двух братьях, знаменитых архитекторах, которые никогда не поднимались на Акрополь. Между тем в Европе и Америке живут миллионы людей, которые
По-моему, на душе у Питера значительно полегчало. Он пояснил:
– Сначала – школа, не здесь, в Амстердаме, а на юге, почти на границе с Люксембургом. Потом – университет. Потом – Москва. Целых два года. Потом поездка в Абхазию. Теперь работа над диссертацией. Времени – в обрез. Не успел посетить дом Рембрандта.
– Я понимаю вас, Питер.
– Но я не раз бывал в Рейксмузеуме и видел многие картины Рембрандта. И конечно же – «Ночной дозор»!
– Ничего страшного, Питер. Как говорится, лучше поздно, чем никогда.
– Я только что хотел произнести эту пословицу.
– Уверен, Питер.
– Нет, в самом деле, как говорят, она была у меня на кончике языка.
– Питер, будем считать, что вы произнесли ее. Вы, а не я.
Я сфотографировал дом с нескольких точек.
– В конце концов он продал этот дом?
– Этот? – Я кивнул на дом-музей.
– Да.
– Ему помогли продать.
– Помогли?
– Немного против его воли. Так сказать, хорошо подтолкнули.
– И он после этого переехал на Розенграхт? В эту дыру?
– Да, именно на Розенграхт. Но это особый разговор. Как вам нравится дом, Питер?
Питер оценивающе пригляделся к зданию.
– Я думаю, что это богатый дом.
– Дом для одной семьи. А там, наверху, жили его ученики.
– Все равно большой.
– А мы сейчас увидим…
И я открыл тяжелую парадную дверь.
Питер что-то очень хочет спросить, но немножко мнется…
– Слушаю вас, Питер.
– Скажите, пожалуйста, почему возникла у вас эта тема?.. Тема Рембрандта… Вы его давно знали?
– С детства, Питер. С тех самых пор, как я увидел его автопортрет с Саскией на коленях. Он чем-то меня удивил.
– Может, кавказским темпераментом? – смеется Питер.
А я – серьезно:
– Вполне возможно, Питер… И с тех самых пор он со мной. И если где-нибудь увижу его – долго стою перед ним…
Я не уверен, что мои слова многое объяснили молодому человеку, все больше привыкающему мыслить сухими категориями ученого…
Жизнь на Блумграхт
Снова заговорил старичок на степе. Но в эту минуту он серьезный, полуулыбка на лице его стерлась, морщины сгладились, в глазах засверкали искорки.
– Твоя кушетка не скрипит, Рембрандт. Неужели уснул? Или мыслями ты еще там, в молодых годах, на Блумграхт. А ведь признайся: было и тесновато, и грязновато на канале, и нищета вокруг – бедные соседи, но была сила, было здоровье и желание непрерывно двигаться вперед. Все вперед, подобно солнцу, которое взошло и торопится к зениту…
Но этот, на кушетке, не очень вдумывается в пустые речи старичка. Пустые, потому что ничего уже не изменишь. Уже горят на стене библейские слова приговора: «Мене, текел…». Те слова, которые засверкают на картине «Пир Валтасара»…