Рембрандт
Шрифт:
Ван Эйленбюрг оценивающе присматривался к бюсту. Он попросил показать тыльную сторону. Мрамор был очень хороший, наверняка каррарский. Мастер неплохо поработал резцом. Нет, вещица стоящая… Это самое и выразил ван Эйленбюрг.
– Прошу выслушать мое мнение. Лисбет, в данном случае вы не очень правы. Приобретение, несомненно, дорогое, но оно того стоит. Поверьте моему опыту.
– Разве вы намного старше моего брата?
– Это неважно. Дело, в конце концов, не в годах. А вот тут. – И ван Эйленбюрг постучал пальцами
– Его отечество Лейден, – сухо заметила Лисбет.
Ван Эйленбюрг воскликнул:
– Был Лейден, да сплыл! А теперь – славный, великий Амстердам!
– Мне нравится темперамент вашего брата, – сказал Рембрандт Саскии. – Но часто он склонен к преувеличениям. Особенно когда речь заходит о моих работах. Они не всегда достойны похвалы.
– Господин ван Рейн, – мягко, грудным голосом произнесла Саския, – разве без похвал может обойтись искусство? Оно взращивается ими.
– Слышите? – обрадовался Рембрандт. – А теперь – милости прошу к столу. Где Бол? Где ван Флит?
Продолжение предыдущей главы
После обеда Саския попросила Рембрандта показать что-нибудь из новых или старых работ. Все равно что. Лишь бы увидеть что-нибудь, кроме тех, которые уже видела, позируя ему.
Он повел ее в мастерскую.
– Прелестный был обед, – сказала она.
– Да нет, – сказал он, – ничего особенного. Мы в Лейдене привыкли к простой еде. Отец очень любил сельдь и поджаренные в масле хлебцы. Это же очень простая еда. Можно сказать, еда бедняков.
– Не скажите, – возразила Саския, приближаясь к портрету мужчины, сидящего с увесистым фолиантом. – То, что вы зовете простой пищей, на самом деле естественная, следственно, самая полезная и вкусная.
– Вы так полагаете? – Рембрандт отошел на шаг назад, словно готовился рисовать ее. А на самом деле думал: «Талия словно у осы. Очень славная улыбка. Истинно девичья. И это при ее несомненном уме и вкусе к живописи. Откуда у нее этот вкус? Врожденный? Фамильная склонность? Брат ее Хендрик обладает незаурядным чутьем, когда дело касается живописных работ…» И чем больше он присматривался к ней, тем больше она нравилась ему…
– Вот что скажу я вам, господин ван Рейн. Возьмите овощи, отварите их или потушите, запеките их в тесте или смешайте с любым изделием из теста – и вы убедитесь, что эта простая пища есть на самом деле пища богов. – Ее взгляд упал на круглый резной столик, на котором лежала толстая книга. – Что это? Библия? Вы ее читаете?
– Читаю? – Рембрандт приблизился к ней, и он показался себе самому слоном в сравнении с этой хрупкой серной. – Это не то слово, Саския ван Эйленбюрг!
– Надеюсь, вы не собираетесь идти в богословы…
– Нет. Я пытаюсь черпать из нее сюжеты.
– Но это уже делали итальянцы. Вы не собираетесь в Италию?
– Зачем?
– Чтобы увидеть прекрасное искусство.
Он набычился, как это случалось с ним, когда речь заходила об искусстве.
– Вы думаете, только там и есть прекрасное искусство?
– А вы, господин ван Рейн? – Кокетливые нотки возобладали в ее голосе.
– Скажу откровенно: севернее Альп не меньше прекрасного искусства. Вот господин Сваненбюрг чуть не полжизни провел в Италии. И жена у него итальянка. Спрашивается: что это дало ему? Вы слышали имя ван Сваненбюрга?
– Нет.
– И едва ли услышите. Хотя искренне его уважаю. Я его ученик. Я всегда и всем это говорю и буду говорить.
– А Ластман?
– Господин Ластман? А что?
– Разве не он ваш учитель? Хендрик мне говорил…
– Он говорил правду. Господин Питер Ластман научил меня читать эту книгу. – Рембрандт положил руку на Библию. Почти оперся на нее.
– И научил читать?
– Да, Саския ван Эйленбюрг. Но я читаю ее по-своему.
– А можно узнать, как это вы читаете по-своему?
Рембрандт быстро прошел в угол комнаты и принес лист с карандашным наброском.
– Я не умею объяснять, – признался он. – Лучше покажу, как читаю Библию.
Саския принялась внимательно разглядывать лист:
– Я вижу крест. Вижу человека на кресте. И негустую толпу вокруг. – Она круто повернулась к нему.
– Да, это так.
– Судя по всему, дело происходит не то в Голландии, не то во Фрисландии… Словом, где-то в наших краях.
«У нее светло-каштановые волосы», – подумал он про себя.
– Ну? Что скажете, господин ван Рейн?
Он взял лист, вытянул руку.
– Да, – сказал он, – это где-то здесь.
– А при чем тут Библия?
– А крест? А Христос?
Она задумалась. Потом проговорила:
– Это и есть прочтение, которому выучил вас Ластман?
– Да. Но вопреки его советам. Ластман буквально привержен истории. К ее внешнему образу. Между тем человеческие чувства мало изменились с библейских времен.
Она посмотрела на него, хотела что-то сказать, но промолчала…
Из разговора в Эрмитаже. Ленинград. Май, 1975 год.
— … Итак, «Флора» Рембрандта. Она вся в цветах. Одеяния странные.
– Такая некрасивая богиня. Наверное, эллины ее представляли себе иначе.
– Возможно.
– Нет, она мила. Конечно же это Саския.
– Это уже после женитьбы.
– Сам сделал предложение или…
– Как сказать? Документов на этот счет никаких. Рембрандт не очень любил писать письма. Он любил писать картины.