Рембрандт
Шрифт:
Понемногу ребенок открывал для себя ритм года. Праздновали Богоявление, начало поста, День святого Мартина, святого Николая. На Богоявление искали лепешку с запеченной в нее горошиной; по улице проходили шествия, возглавляемые тремя волхвами, один из которых чернил себе лицо, а дети шли позади, неся на палке большую бумажную звезду, подсвеченную изнутри свечой. В последний день перед постом ели блины, подкидывая их перед тем до самого потолка. Дети бегали по улицам, гремя своим «роммельспотом» – это мог быть горшок, кабаний пузырь, кусок дерева, – ну и грохот же стоял! На святого Мартина они стучались в двери и выпрашивали поленья, из которых жгли костры на площади. А на святого Николу получали подарки, положенные накануне в башмачок, выставленный перед камином.
Эти католические праздники ничуть не смущали протестантских проповедников. Кроме них был еще
Рембрандт все это видел. Он вспомнит об этом в своем творчестве: там будут и мальчишки, с Богоявленской звездой, и базарные шарлатаны, и актеры на ярмарке, и бродячие торговцы со своим товаром – крысиной отравой.
2
См. предисловие.
Зимой мальчик любовался замерзшими каналами, людьми, катающимися на коньках. Но жанровым живописцем он не стал. Возможно, потому, что столько художников этим уже занимались (Франс Хальс) или еще займутся (Ван Остаде). Возможно, и потому, что впечатления детства оттолкнули его от этого. Или собственная натура.
А море? В двух лье отсюда оно лизало песок. Как Рембрандт открыл его? Как получилось, что оно ни разу не появилось в его произведениях? Равно как и груженные диковинными товарами большие корабли, возвращавшиеся с другого конца земли из жесточайших сражений, покрытые славой.
Ведь за пределами маленького семейного круга, за пределами квартала, в котором он тоже чувствовал себя среди своих, там, далеко-далеко, шла война с испанцами. О ней несколько забыли, потому что она более не опустошала Голландию. К тому же у Испании появились другие заботы с тех пор, как в 1588 году ее «Непобедимая Армада» была уничтожена. Стычки продолжались то тут, то там, гарнизоны и флотилии сталкивались между собой, но теперь уже далеко, по ту сторону океана, с наемниками. Однако и это обходилось дорого. Раз безопасность страны как будто уже обеспечена, почему бы не покончить с войной? Этому противились принц Мориц и армия.
Их военная доблесть была слишком ярой, чтобы они могли упустить случай ее проявить. Однако нотабли во главе с Великим Пенсионарием [3] Голландии Йоханнесом ван Олденбарнвелде хотели сократить бесплодные расходы. 9 апреля 1609 года в Антверпене было подписано двенадцатилетнее перемирие: Испания отказывается от своих прав на Соединенные провинции, признает их независимость, таким образом принц Мориц более не подчиняется испанскому королю (а ведь именем испанского короля в 1575 году, то есть тридцатью четырьмя годами раньше, был основан Лейденский университет). Положение прояснилось. По крайней мере на бумаге и на двенадцать лет. И Семь провинций [4] начали самостоятельную жизнь.
3
Великий Пенсионарий – высшая административная должность в Голландии.
4
См. предисловие.
Юному Рембрандту всего три года. На следующий год он пойдет в начальную школу, как все, – там девочки и мальчики учатся вместе. Школа открывается в 6 часов утра летом и в 7 зимой. На ее дверях учитель, а чаще всего учительница должны вывесить свидетельство официальной церкви, удостоверяющее в том, что родители поручают своих детей правоверному реформату. Дети возвращаются домой к обеду, к полднику и покидают школу в 1 часов вечера.
Занятия начинаются с общей молитвы. Затем учитель читает вслух отрывок из Священного Писания, а школьники поют псалом. Потом – чтение, чистописание, счет. Родители за обучение платят. Зимой они поставляют брикет торфа в день и одну свечу в неделю. Но денежное вознаграждение весьма скудное, и учителя, по обыкновению бедные, вынуждены браться за дополнительную работу.
Образование в основном религиозное. Однако учат и азбуке; дети приобретают кое-какой словарный запас, повторяя вслух буквы и слова. Затем следует чистописание: перо гуся или другой птицы, заточенная палочка, чернила, бумага. Рембрандт сажает кляксы этими жирными чернилами. В архивах сохранится несколько написанных им букв, эмблема на альбоме. У него будет изящный почерк.
Именно благодаря этим школам, имевшимся как в богатых, так и в бедных кварталах, в Голландии вырастали поколения счетоводов и каллиграфов, которых не хватало в соседних странах. Из этих порой посредственных школ вышли и печатники типографий, в которых осуществлялось книгопечатание на нескольких языках. Нидерланды стали печатным двором Европы, и не только в отношении запрещенных произведений. Именно в Лейдене Рене Декарт в 1637 году отдал в набор свое «Рассуждение о методе», и очень может быть, что мастер типографского цеха Ян Мэр, набравший эту книгу по-французски, буква за буквой, когда-то ходил с Рембрандтом в одну начальную школу! Пускай образованию не хватало утонченности, но благодаря ему вся страна умела читать, писать и считать, заключать сделки и толковать Библию. Книга подменила собой священные скульптуры культовых зданий. Вместо того чтобы прибегать в религии к помощи изображений, обращались непосредственно к Священному Писанию. Хотя дети аристократов и крупной буржуазии не посещали эти школы (Константин Хейгенс, которого Рембрандт встретит на своем пути, был воспитан домашним учителем), они поступали в тот же Университет, что и сыновья ремесленников. После начальной школы открывались любые возможности. На основе своего образования ученики могли приступить к изучению иностранных языков. Их во множестве учили в Голландии: французский – в валлонских церковных школах; английский, а больше всего испанский и португальский, потому что голландскую торговлю было необходимо распространить на берегах Центральной и Южной Америки, Индийского океана и Китайского моря. Никакой государственной властью утвердить ее было невозможно. Она была порождением местной инициативы, умевшей служить всеобщей пользе.
После уроков школьники носились по улицам. Путешественники называли их шумными, задиристыми, насмешливыми, способными увязаться толпой за иностранцем и осыпать его колкостями, но все они отмечали, что в этих ордах невозможно отличить наследника городского старшины от сына булочника, отпрыска пастора от сына ремесленника. Они добавляли, что добрая натура этих детей хранила их от пороков. В детстве всем в одну и ту же пору свойственно озорство.
Семи лет Рембрандт завершил четырехлетнее обучение в начальной школе. Он умел читать, писать, считать. Был хорошо сведущ в религии. Моисей и заповеди Господни; жертвоприношение Авраама, подвиги Самсона, поклонение золотому тельцу, храм в Иерусалиме, псалмы царя Давида, Валаамова ослица – все эти сюжеты, которые он воплотит впоследствии в картинах, гравюрах, рисунках, пришли к нему из детства. Все, что он видел, все, что открывал для себя, гуляя по городу и за городом, напоминало ему о библейских рассказах.
В семь лет он поступил в Латинскую школу, находившуюся на нынешней Локхорстраат, в центре города, рядом с замком, – учебное заведение, существовавшее в Лейдене уже тринадцать лет, предназначенное только для мальчиков и состоявшее из шести классов, которые надлежало окончить за шесть лет. Обычно туда поступали лишь годам к двенадцати. Но, по-видимому, Рембрандт был развит не по годам, восприимчив и любознателен; по-видимому, родители считали сына способным высидеть более тридцати часов занятий в неделю, из которых около двадцати приходилось на латынь. Школа давала развернутое религиозное образование, там также преподавали каллиграфию, греческий, риторику, логику. Расписание было не слишком жесткое: занятия начинались с 8 часов утра летом и с 9 зимой. Но работали там на совесть. За год надо было выдержать два экзамена.
В 1617 году в жизни семьи произошло знаменательное событие: 16 июня женился брат Адриан. Нареченным хотелось, чтобы церемония состоялась пораньше, но Нелтье сошлась во мнении с матерью невесты: свадьба в мае не к добру. Одиннадцатилетний Рембрандт сопровождал свадебный кортеж в церковь Святого Петра и потом до самого дома, где поселилась молодая пара. Он видел, с какой серьезностью сидели рядышком немного скованные молодые люди, одетые в черное, каждый на высоком стуле, на фоне ковра, повешенного на стену позади них. На новобрачной, Лизбет ван Лёувен, был полагающийся по случаю венец. Супругу поднесли разукрашенную трубку. Оба, словно чета важных господ, принимали родителей, друзей и соседей, приносивших подарки, которые помогут им зажить своим домом. Адриану двадцать лет. Он сапожник, то есть производитель обуви.