Ремесло. Наши. Чемодан. Виноград. Встретились, поговорили. Ариэль. Игрушка
Шрифт:
Книгу зарегистрировали. Я положил ее на стол Чепурову. Главный редактор увидел название и сразу же заметно поскучнел. Он ждал чего-нибудь такого: «Герои рядом» или, как минимум, — «Душа в строю». А тут — загадочные и неясные — «Пять углов». Может быть, речь идет о пятиконечной звезде? Значит, глумление над символом?
Я ждал три месяца. Потом зашел в издательство.
— Это так своеобычно, — начала было редактор.
Я вежливо прервал ее:
— Когда будет готова рецензия?
— Я еще не отдавала...
— Почему?
— Хочу найти
— Не ждите. Отдайте любому. Мне все равно.
— Но ведь книгу зарежут!
— Пускай. Тогда я буду действовать иначе. — (Как?) — Мне надоело. Есть у вас какой-нибудь список постоянных рецензентов?
— Есть. Вот он.
— Кто там первый?
— Авраменко.
— Отдайте ему.
— Авраменко поэт. Кроме того, он недавно умер.
— А кто последний?
— Урбан.
— Жив?
— Конечно. Господь с вами...
— Дайте Урбану.
— Действительно. Как я не сообразила?! Урбан — знающий и принципиальный человек. Он поймет, насколько это своеобычно...
Я ждал еще три месяца. Затем написал в издательство:
Уважаемые товарищи!
В июле 1975 года я зарегистрировал у вас книгу «Пять углов» (роман в двух частях). Прошло шесть месяцев. Ни рецензии, ни устного отзыва я так и не получил. За это время я написал третью часть романа — «Судейский протокол». Приступаю к написанию четвертой. Как видите, темпы моей работы опережают издательские настолько, что выразить это можно лишь арифметическим парадоксом! С уважением, С. Довлатов
Смысл и цели этого письма казались мне туманными. Особенно неясным выглядел финал.
Кстати, чаще всего именно такие письма оказываются действенными. Поскольку вызывают у начальства тревогу.
Соло на ундервуде
На одном ленинградском заводе произошел такой случай. Старый рабочий написал директору письмо. Взял лист наждачной бумаги и на оборотной стороне вывел:
«Когда мне наконец предоставят отдельное жилье?»
Удивленный директор вызвал рабочего:
«Что это за фокус с наждаком?»
Рабочий ответил:
«Обыкновенный лист ты бы использовал в сортире. А так еще подумаешь малость...»
И рабочему, представьте себе, дали комнату. А директор впоследствии не расставался с этим письмом. В Смольном его демонстрировал на партийной конференции...
Через шесть дней мне позвонили. Рецензия была готова. Так я еще раз убедился, что доля абсурда совершенно необходима в ответственных предприятиях.
До этого мне стало известно, что Урбан готовит положительную рецензию. Общие знакомые говорили, что роман ему понравился.
И вот рецензия готова. Редактор позвонила:
— Заходите.
Я пошел в издательство.
— Рецензия довольно своеобычная, — прошептала она.
Я быстро прочел:
«Сергей Довлатов писать умеет. Речь у него живая и стремительная, характеристики острые и запоминающиеся. Он чувствует психологические
Комплименты насторожили меня. Я, как обычно, деловито заглянул в конец:
«...Издавать роман в подобном виде вряд ли представляется целесообразным...»
Остальное можно и не читать.
Что ж. Примерно этого я и ожидал. И все-таки расстроился. Меня расстроило явное нарушение правил. Когда тебя убивают враги, это естественно. (Мы бы их в автобус не пустили.) Но ведь Урбан действительно талантливый человек.
Знаю я наших умных и талантливых критиков. Одиннадцать месяцев в году занимаются проблемами чередования согласных у Рабиндраната Тагора. Потом им дают на рецензию современного автора. Да еще и не вполне официального. И тогда наши критики закатывают рукава. Мобилизуют весь свой талант, весь ум, всю объективность. Всю свою неудовлетворенную требовательность. И с этой вершины голодными ястребами кидаются на добычу.
Им скомандовали — можно!
Им разрешили показать весь свой ум, весь талант, всю меру безопасной объективности.
Урбан написал справедливую рецензию. Написал ее так, будто моя книга уже вышла. И лежит на прилавке. И вокруг лежат еще более замечательные сочинения, на которые я должен равняться. То есть Урбан написал рецензию как страстный борец за вечные истины.
Сунулся бы к малограмотному Раевскому! Ему бы показали «вечные истины»! Ему бы показали «объективность»!..
Умный критик прекрасно знает, что можно. Еще лучше знает, чего нельзя...
Я потом его встретил. На вид — рано сформировавшийся подросток.
Он заговорил с тревожным юмором:
— Хотите, наверное, меня побить?
— Нет, — солгал я, — за что? Вы написали объективную рецензию.
Урбан страшно оживился:
— Знаете, интересная рукопись побуждает к высоким требованиям. А бездарная — наоборот...
Ясно, думаю. Бездарная рукопись побуждает к низким требованиям. В силу этих требований ее надо одобрить, издать. Интересная — побуждает к высоким требованиям. С высоты этих требований ее надлежит уничтожить...
С издательскими хлопотами я решил покончить навсегда. Есть бумага, перо, десяток читателей. И десяток писателей. Жалкая кучка народа перед разведенным мостом...
Потомки Джордано Бруно
Заканчивалась моя работа в «Костре». Литсотрудник Галина возвращалась из декретного отпуска. Опубликовать что-то стоящее я уже не рассчитывал. Подчинился естественному ходу жизни. Являлся к двум и шел обедать. Потом отвечал на запросы уязвленных авторов. Когда-то я сочинял им длинные откровенные письма. Теперь ограничивался двумя строчками: