Рене по прозвищу Резвый
Шрифт:
Как же все удачно для них сложилось, немного отстраненно подумал Рене. И отосланная по случаю похорон прислуга, и то, что он явился среди ночи, и то, что напился сам, без посторонней помощи. Да тут сам бог велел избавиться от неудобного родственника. Где-то Рене даже понимал Жерара. Баронство и поместье уже были у него в кармане, и вдруг раз — и заявляется старший братец с претензиями, которые, как назло, весьма обоснованны. И что прикажете с ним делать? Вряд ли бы его спасло отцовское завещание… если там все чисто, с этим завещанием. Вспомнив странное поведение Пьера и Луи, когда Жерар упомянул о нем, Рене был почти уверен в том, что в этой бумаге далеко не все так, как описал Жерар.
— Я
— Зачем? — снова удивился Жиль.
— Я — барон де Гранси, — надменно вскинул голову Рене. — Неужели вы думаете, что барона можно просто так подпоить, оттащить на корабль и отправить на другой конец света? Мне нужно посмотреть мои бумаги. Подпись наверняка поддельная, потому что я не помню, как подписывался.
— Не будьте наивным, молодой человек! Неужели вы думаете, что в бумагах указано ваше настоящее имя? И каким, интересно, способом вы собираетесь доказать, что вы барон, а не какой-нибудь разорившийся лавочник, сбегающий от кредиторов? По вашему костюму, простите, этого не скажешь.
Рене оглядел себя. На нем была все та же семинарская одежда, довольно грязная и местами порванная после его пешей прогулки из Нанта в Гранси. Да уж, на барона не тянет, это точно. Рене посмотрел на свою руку. Фамильного перстня, разумеется, не было. Уже ни на что не надеясь, он пошарил за пазухой. Серебряный крест, ладанка с мощами святого Игнатия и медальон с вензелем баронов де Гранси тоже исчезли.
— Хотите совет? — сжалившись над растерянно осматривающим себя Рене, спросил Жиль. — Не надо никому ничего доказывать. Вы ничего не добьетесь, кроме побоев. Если вы действительно барон и от вас избавились недоброжелатели, то они скорее всего заплатили капитану, чтобы он закрыл глаза на некоторые обстоятельства вашего появления здесь. Как вы думаете, станет капитан после этого с вами церемониться, вздумай вы заявлять о своих правах? Вот и я думаю, что нет. Вас либо выбросят за борт, либо убьют еще каким-нибудь способом. Если хотите остаться в живых, смиритесь с тем, что вам уготовано. Когда мы доберемся до Нового Света, вас скорее всего продадут на три года какому-нибудь плантатору в счет платы за проезд. Это обычная практика, и вам придется это пережить. Зато после этого вы будете снова свободны и сможете вернуться во Францию. Ваше баронство стоит трех лет рабства, как вы считаете? Я думаю, те, кто упек вас сюда, никуда не исчезнут за этот срок, и, когда вы вернетесь домой, у вас будет возможность поинтересоваться, зачем они так с вами поступили.
— Я знаю, зачем они так со мной поступили! — вздернул подбородок Рене.
— Отлично! Тогда сэкономите время на вопросах и просто убьете их, и все.
— Они мои братья, — с горечью сказал Рене.
— Эх, молодой человек, — вздохнул Жиль. — Вот поживете с мое и узнаете, что самую большую боль причиняют обычно самые близкие люди. Впрочем, я уверен, что после трех лет рабства вы запоете по-другому. Вам тогда и в голову не придет их жалеть. Да что там после рабства, вы запоете по-другому уже после того, как; пересечете океан. Если будете к тому времени еще живы, конечно.
— Неужели все так плохо? — Рене знал от знакомых матросов, что жизнь во время морских походов, особенно долгих, далеко не сахар, но и совсем уж адом по их рассказам она не выглядела.
— Да, — спокойно ответил Жиль. — Вам еще не доводилось общаться с теми, кто пересекал океан? Нет? Я так и думал. Мы будем плыть, самое меньшее, два-три месяца. Условия для путешествия — ужасные. Пассажиров в трюме набито что сельдей в бочке. Не двинуться, не вздохнуть. Кормежка вообще… — Жиль выругался. — Поначалу еще ладно, они везут с собой коз. Но на такую толпу этих несчастных животных надолго не хватит, так что придется переходить на солонину. Сухари с жучками и плесенью. Пресная вода тоже только поначалу свежая, а потом… — Он махнул рукой. — Как вам кажется, скольких бедолаг мы за время плавания зашьем в парусину и выбросим за борт?
— Не знаю. Много… наверное, — рискнул предположить Рене.
— Наверное… Я слышал о случаях, когда за борт выбрасывали половину, — сказал Жиль.
— А вы… плывете в Новый Свет не в первый раз? — осторожно поинтересовался Рене. Когда схлынула первая неприязнь к нахалу, он вынужден был признать, что врач ему, пожалуй, симпатичен.
— В первый, — нехотя ответил тот. — Только в отличие от вас собрал всю необходимую информацию.
Они немного помолчали. Рене переваривал то, что рассказал Жиль, а Жиль сидел, уставившись в стену.
— Послушайте, барон, — через некоторое время повернулся врач к своему пациенту.
— Не называйте меня так, — вспыхнул Рене. — Этот титул мой по праву, но пока я не хочу, чтобы меня так называли!
— Как скажете, — пожал плечами Жиль. — Как тогда прикажете вас величать? Месье де Гранси?
— Нет, можно просто Рене, раз уж я здесь инкогнито. — Будущий барон слегка покраснел, вспомнив, как наорал на врача в самом начале знакомства. Тут же разозлился на себя за это и гордо поднял подбородок. — Но «тыканья» я все равно не потерплю!
— Как вам будет угодно! — насмешливо поклонился Жиль. — Так вот, дорогой Рене, у меня к вам есть предложение. Мне нужен помощник. Желательно молодой, неглупый и образованный. Вы мне подходите. Но сразу предупреждаю, работа будет тяжелая и грязная, и, выполняя ее, о гордости придется забыть. Это в минусах. В плюсах то, что вы сможете жить в этой каюте вместе со мной. Она маловата, конечно, но по сравнению с той теснотой, которая сейчас царит в трюме, это просто княжеский дворец, уверяю вас. Ну и питание у нас с вами будет чуть получше, чем у прочих. То есть шансов выжить значительно прибавится. Как вы на это смотрите?
В целом Рене смотрел положительно. Подобная работа не была ему в новинку, однажды на первом году обучения его в наказание на целый месяц отправили в городской госпиталь в качестве санитара. Учиться смирению и любви к ближнему, ага.
— Я согласен, — ответил Рене.
Работать в госпитале оказалось совсем не так тяжело, как он ожидал, и ему там даже понравилось. Он быстро нашел общий язык со всеми — с больными, с врачами, с сиделками, с другими санитарами. Не кичился своим дворянством, старательно выполнял указания, а с больными был терпелив, как сам господь Иисус. К концу месяца его даже не хотели отпускать, да и сам он не горел желанием уходить. Даже в госпитале на самой тяжелой работе ему было лучше, чем в семинарии. Но отец Жером посчитал, что смирения с него достаточно, и Рене пришлось вернуться к учебе.
— Ну вот и отлично. Тогда поешьте и отдохните. Первые пару-тройку недель у нас с вами будет много свободного времени, и я вас поучу чему-нибудь, за что на вашем месте заранее начал бы благодарить. Такие знания никогда не бывают лишними даже для барона.
Учеба, надоевшая в семинарии хуже горькой редьки, не прельщала Рене ни в каком виде, но деваться было некуда, и он с обреченным видом кивнул.
Так началась новая жизнь Рене. Она настолько отличалась от двух предыдущих — богатого наследника и будущего священнослужителя, — что, наверное, странно было бы их сравнивать. Но, к удивлению самого Рене, она была ничуть не хуже первых двух, если, конечно, сложить их и вывести среднее арифметическое. По крайней мере она предполагала столько свободы и интересных впечатлений, сколько не могли дать ни первая, ни вторая.