Ренегат
Шрифт:
— Почему вы ушли из науки? Буртин вон перешёл в другой институт…
— Димке хорошо. У него древние греки в запасе были. А мы с Андрюхой на байбарские памятники с учёбы запали. Куда от них уходить? В подмастерья к какому-нибудь жлобу?
— Не понял…
— Знаете, какое болото эта наука? Старики сидят на своих темах, гипотезах, теориях, и выметают всякого, кто думает поперёк. Задача молодого учёного сходна с вашей — добывать доказательства в пользу концепции вышестоящего начальника. Никакой
— Но вы терпели почти восемь лет?
— Андрюха меня держал. Ему я согласен был помогать.
Я сую Мохолапову светокопию заплатки.
— Что скажете?
Минут пять он шевелит губами. Потом спрашивает.
— Это из-за него Андрюха?..
— Возможно.
— Детский сад. Из приключенческих романов текст. Про пиратов и искателей сокровищ. Только Андрей и мог такому поверить. Жаль, не посоветовался с друзьями…
Отправляюсь к Екатерине Стариновой. Она уже в курсе, никаких вводных не требуется.
— Мы года два не живём вместе.
— Почему вы расстались?
— Он стал каким-то замкнутым и раздражительным. А кроме меня срываться ему было не на ком.
— Вы были на его дне рождения?
— Да.
— Ничего странного за ним не заметили? Он не говорил о найденной рукописи или чём-то подобном?
— Нет. Думаю, он не удержался бы и рассказал друзьям. Их дружба ведь только воспоминаниями и жила. Печально.
— А когда вы жили вместе, он делился с вами идеями, рассказывал о работе?
— Даже на раскопки брал. Жутко интересно, но всё лето в палатке жить мне надоедало.
— И про свою теорию рассказывал, про дешифровку?
— К этой мысли, как я думаю, его подтолкнул Игорь. Он генерировал идеи пачками, и ему не жалко было одной для друга. А Соняшников уцепился, как за откровение…
— А коллеги из института, особенно старшие, не питали какой-нибудь ревности к Соняшникову? Научную ревность я имею в виду. Знаете, завидовали успеху?
— Нет, мне не показалось.
Итак, пора осаждать институт. Начнём с самого верха. С директора. С Даниленко.
Совсем он не похож на того профессора из «Джентльменов удачи», что носился со шлемом Александра Македонского. Плотный мужик с волевым лицом. Знает чего хочет и прёт как бульдозер. И на меня поначалу пытается переть.
— Меня уже допрашивали раньше ваши коллеги, — холодно замечает Даниленко.
— Всех допрашивали раньше мои коллеги, — развожу руками. — Только я из другой конторы.
— Правда? Вы так мелькнули корочками, что мне не удалось разобрать даже вашего имени.
Я держу удостоверение подольше, наблюдая за изменением директорского лица. С презрения на что-то близкое к страху.
— Здесь, что, замешена иностранная разведка?
Не разочаровывать же человека.
— Да, иранские фундаменталисты. Сам Аятолла Хомейни курирует эту тему.
— Надо же…
— Можете ли вы назвать поимённо тех, кто знаком с теорией Соняшникова? Я имею в виду его интерпретацию байбарского письма.
— Я бы не стал называть это теорией.
— А вот иранцы думают иначе, — несёт меня.
— Двое ребят, кто с ним работал. Мохолапов и Буртин. Руководитель среднеазиатского сектора Васильева. Учёный секретарь Каневский. И я. Пожалуй, больше никто.
— Он так и не рискнул опубликовать гипотезу или же ему помешали?
— Бог с вами. Кто ему мог помешать? Дело в том, что все кто хотя бы косвенно занимался байбарским письмом, его версию знали и так.
— Ну вот, — улыбаюсь. — Чего же вы мне голову морочите с перечислением каких-то там четверых человек.
— Знаете ли вы, сколько всего фрагментов текста обнаружено?
— Нет.
— Шестнадцать!
— И четырнадцать из них вами? Я видел в хранилище.
— Все шестнадцать нами. Просто две надписи на стенах, мы понятно в институт не перевезли. В некотором роде мы обладаем монополией на байбарское письмо.
Первый текст обнаружила экспедиция под моим руководством. В семьдесят пятом году. Двух тогдашних студентов, показавшихся мне особо смышлёными, Соняшникова и Мохолапова, я потом взял в аспирантуру. Соняшникову даже квартирку выхлопотал в Химках. Ну а когда стал директором, выделил им тему.
— Буртин пришёл позже? — уточняю я.
— Да, он до этого занимался античностью в Институте Истории. Крым перекапывал. Но чего нового можно найти в Крыму? А тут совершенно нетронутая тема. Перспективы, как тогда казалось. Он и подключился.
— Почему же вы так рьяно противодействовали Соняшникову?
— С текстами, что найдены были первыми, его гипотеза не сработала. Слова походили на персидские, но и только. Многие знаки не совпадали. То есть натяжка выходила большая. Но главное не в этом. По его гипотезе получалось, что это не отдельный язык, а просто тайнопись. Словно язык офеней, от которого пошла ваша блатная феня…
— Что значит, наша блатная феня? — свожу я брови.
— Извините. Я хотел сказать, что…
— Неважно, продолжайте.
— Ну так вот. Одно дело изучать мёртвый язык и совсем другое какую-нибудь коммерческую тайнопись, придуманную кланом торговцев для своих треб. Согласитесь, совершенно разные масштабы.
— И, тем не менее, даже осадив Соняшникова, вы уже через год зарезали тему совсем.
— Зарезал. Молодых людей заносило на антинаучную стезю. Увлеклись Фоменко, Носовским, знаете таких?