Ренессанс. У истоков современности
Шрифт:
У Гуччо Браччолини и его супруги Якобы были и другие дети: две дочери (одна из них умерла в раннем возрасте) и еще один сын, который впоследствии немало досаждал старшему брату Поджо. Судя по размеру налогов, которые платил отец, первые годы после рождения Поджо семья жила безбедно. Но когда ему исполнилось восемь лет, наступили тяжелые времена. Гуччо пришлось продать дом и все имущество, бежать от кредиторов и поселиться в соседнем Ареццо. Согласно Томазо Моррони, юного Поджо отправили в поле работать на некоего Луккара. Вскоре его уличили в том, что он обманывает Луккара, приговорили к телесному наказанию, но простили ввиду малолетства. И в данном случае вряд ли можно серьезно отнестись к свидетельству Моррони, вызванному, скорее всего, злобствованием. В Ареццо Поджо, очевидно,
Обездоленный молодой человек появился во Флоренции в один из девяностых годов XIV века, наверняка когда ему еще не было и двадцати лет. Возможно, на руках у него было рекомендательное письмо школьного учителя в Ареццо. Он мог к тому времени и получить некоторые познания права в Болонье. Во Флоренцию, вероятно, перебралась и вся семья во главе с нищим отцом. Ясно одно: когда Поджо впервые ступил на Пьяцца дель Дуомо и взглянул на колокольню Джотто рядом с собором Санта-Мария дель Фьоре, он был никем.
Во Флоренции тогда насчитывалось около 50 тысяч человек, и в ее политической, общественной и экономической жизни доминировали несколько купеческих и аристократических семейств: Альбицци, Строцци, Перуцци, Каппони, Питти, Буондельмонти. Толстосумы выделялись прежде всего своими демонстративно непомерными тратами. «Намного слаще тратить деньги, чем их зарабатывать, – писал Джованни Ручеллаи, чье семейство разбогатело на банковских сделках и красильнях шерсти. – Транжирство доставляет мне больше удовлетворения»3. Богачей обслуживала целая армия управляющих, бухгалтеров, клерков, секретарей, посыльных, домашних учителей, музыкантов, художников, челяди и рабов. «Черная смерть» унесла жизнь многих людей в 1348 году, и резко возросла потребность в рабах4, которых завозили не только из мусульманской Испании и Африки, но и с Балкан, из Константинополя, с побережья Черного моря. Торговля дозволялась, если рабы не были христианами. Поджо довелось увидеть немало невольников – африканцев, киприотов, греков, татар, русских, грузин.
Флоренция была олигархией, и власть принадлежала узкому кругу богатых и знатных семей. В основе богатства всегда были банковские операции, землевладение и суконное производство, которым особенно славился город. Сукноделие требовало космополитического взгляда на жизнь, предприимчивости, стальных нервов и необычайно внимательного отношения к мелочам. Сохранившиеся архивы купца Франческо ди Марко Датини из Прато, не самого богатого из первых капиталистов того времени, содержат 150 тысяч писем, около 500 бухгалтерских книг, 300 актов о партнерстве, 400 страховых полисов, несколько тысяч накладных, авизо, векселей и чеков. На первых страницах бухгалтерских книг Датини были начертаны слова: «Во имя Господа и профита»5.
Во Флоренции Богу было посвящено немыслимое количество церквей, стоявших почти впритык друг к другу на запруженных народом улицах. Его славили в долгих и страстных проповедях, собиравших толпы людей, в пламенных речах странствующих монахов, молитвах, обетах, пожертвованиях, выражая благоговейный страх писаниями и публичными выступлениями, а иногда и приступами массового благочестия.
Профиту поклонялись владельцы процветающей международной суконной промышленности, в которой было занято большое число рабочих6. Наиболее квалифицированные из них объединялись во влиятельные гильдии или цехи, отстаивавшие их интересы, другие же трудились за ничтожную плату. В 1378 году, за два года до рождения Поджо, самые несчастные поденщики, populo minuto[27] , подняли бунт, вылившийся в полномасштабное кровавое восстание. Артели мастеровых толпами ходили по улицам и кричали: «Да здравствует народ и ремесло!» Мятежники свергли режим правящих семейств и на какое-то время создали демократическое правительство. Однако вскоре был восстановлен старый порядок, сохранивший власть гильдий и магнатов.
После поражения Ciompi[28] ,
Рисунок букв, выходивших из-под пера Поджо, существенно отличался от замысловатого, переплетенного и ломано-угловатого готического письма. На необходимость более ясного и разборчивого начертания слов еще в первой половине XIV века указывал Петрарка (1304–1374). Он сетовал на то, что тексты чрезвычайно трудно расшифровывать, словно они «предназначены для каких-то иных целей, а не для чтения»7. Надо было раскрепостить буквы, увеличить пробелы и между ними, и между строками, ликвидировать аббревиатуры – подобно тому, как мы дома открываем окна для доступа свежего воздуха.
Эстетика письма, введенная Поджо и другими гуманистами, восхищает и сегодня. Они взяли за образец каролингский минускул, изобретенный в IX веке придворными писцами Карла Великого, и создали особый шрифт для копирования манускриптов и составления посланий. Он же послужил основой для очертаний курсива и всей гарнитуры, которую мы называем «романской». Поджо и его современники-гуманисты ввели в обиход самый простой, ясный и изящный способ письменного воспроизведения слов. Более или менее полное представление о сути и значимости этого новшества дают манускрипты, хранящиеся в Лаврентийской библиотеке Флоренции: веленевые, аккуратно сшитые тома, и за пятьсот лет не потерявшие кремово-белого цвета и завораживающие элегантностью, гармоничностью и четкостью рукописного шрифта. На полях можно разглядеть крошечные дырки, оставленные писцами, закреплявшими листы велени, и едва различимые пометки прямых линий, по двадцать шесть строк на страницу. Однако не только этими техническими приемами, которыми пользовались все писцы, объяснялась необычайная стройность и элегантность текста.
Изобретение нового и легко читаемого образа букв и слов, восхищавшего книголюбов более шести веков, – само по себе немалое достижение. Но дело здесь не только в необычайно искусной графике, примененной Поджо. Его новшество отражало тенденции развития культуры как во Флоренции, так и по всей Италии. Поджо, похоже, уловил, что влечение к другому курсиву являлось лишь частью более мощного культурного движения, сочетавшего стремление к новизне и возрастающий интерес к античности. Считается, что Петрарка задолго до рождения Поджо превратил интерес к возрождению культурного наследия классического Рима во всеобщую одержимость.
Современная историография по-разному оценивает истоки и масштабы этой «одержимости». Поклонники Петрарки исходят из того, что античность была напрочь забыта, пока их герой героическими усилиями не возродил к ней интерес. Однако можно доказать, что роль Петрарки не столь уж новаторская, как кажется. Помимо Ренессанса XV века, были и другие периоды повышенного интереса к античности и в средневековой Италии, и в северных королевствах, в том числе и так называемый каролингский Ренессанс IX столетия. В Средневековье можно обнаружить гораздо больше преемственности и связей с античностью, чем думалось приверженцам Петрарки. В эпоху Высокого Средневековья философы-схоласты, изучавшие Аристотеля по комментариям его арабского последователя Аверроэса, выстроили сложную и достаточно рациональную систему мироздания. И даже хваленая эстетическая верность Петрарки классическому латинизму – заявленное им намерение идти по стопам древних мыслителей – уже присутствовала в умонастроениях по крайней мере за семьдесят лет до его рождения. В претензиях Петрарки и его последователей на титул первооткрывателей античности больше похвальбы, чем истины.