Ренни

Гаджиала Джессика

— Думаю, тебе стоит это сделать, милая, — сказал я ей, заставляя ее отпрянуть, сдвинув брови.

— Я думаю, что я последний человек, который должен ему сказать.

— Это должна быть одна из вас, женщин. Он вырос в MК. Он очень хорошо держит все в себе, и если я ему скажу, он будет держать все это в себе, что нехорошо. Он должен выплакаться и…

— Я могу… — Мейз начала было предлагать, но сразу же остановилась, когда я крепко сжал ее. — Да, знаешь что, — сказала она, шмыгнув носом и вытирая глаза, — Ренни прав. Ты должна сказать ему.

— Я знаю его меньше всего, — возразила она. — Я работаю с Джейни и вижу Малка

все время в Хейлшторме, но на самом деле я с ним не сблизилась.

— Ну, ничего лучше, чем сказать ему, что отец, о котором он беспокоился, не умер, нет ничего лучшего чтобы сблизить вас, ребята. Давай, ты все поняла.

Она открыла рот, чтобы снова возразить, но, должно быть, уловила единую позицию меня и Мейз и знала, что Саммер легко встанет на нашу сторону, и что Пенни не выберет ее сторону, потому что она была слишком новенькой, слишком неуверенной в этом месте. — Хорошо, — сказала она, кивая и отстраняясь от меня. — Я пойду скажу ему, — добавила она, повернулась и вышла из комнаты.

— Это что, какой-то тест? — спросила Мейз, как только она ушла.

— Тест?

— Да, тест. Ты знаешь… ты ведешь себя как придурок и пристаешь к ней. Что ты пытаешься здесь доказать?

— Я не… — начал я возражать, но Мейз, возможно, знала меня немного лучше, чем я. — Она избегает детей, насколько это возможно, — сказал я, пожимая плечами.

— Ты знаешь, что говорят, что материнский инстинкт в крови? — спросила Мейз. — Ну, это не так. Некоторым женщинам приходится работать над этим, а некоторые женщины не проявляют никаких признаков этого, пока у них не появится собственный ребенок. Мы все не хотим качать плачущего ребенка или часами корчить ему смешные рожи. И у многих из нас нет тикающих часов или того, что сжимает матку, когда мы видим милого ребенка. Нам есть чем заняться и чем жить. Пока кто-то не ворвется в эту жизнь, иногда они просто не являются тем, к чему нас тянет.

— Я понимаю это, Вайолет, но я также думаю, что Мина держится подальше, потому что она не понимает детей. И для такой, как она, это не хорошо.

— Ну и что? Ты собираешься навязывать ей экспозиционную терапию каждый раз, когда думаешь, что ей нужно что-то пережить? Не хотелось бы говорить тебе это, Ренни, но она поймет и разозлится из-за этого. — Она не ошиблась. Мне даже в голову не приходило, что то, что я делаю, было напористо, пока она не заговорила об этом. Очевидно, над этим мне нужно было поработать. — Для умного, наблюдательного парня ты можешь быть немного туповатым и невежественным. Оттачивай свои навыки общения, Ренни. Ты отпугнешь ее, если не сделаешь этого.

И с этим мудрым небольшим советом она отошла от меня и направилась к Лазу, в честь которого пообещала назвать своего ребенка, если он даст ей первые пару блинов.

Я не потрудился упомянуть, что ребенок был девочкой, и у них уже было выбрано имя.

Пару минут спустя я услышал, как Мина вернулась по коридору в нашу комнату, и дал ей несколько минут побыть одной, прежде чем позвал одного из парней с Хейлшторма, чтобы понаблюдать за кандидатами, когда я пошел посмотреть, почему она прячется.

Я едва успел закрыть дверь, как она бросилась на меня, ткнув пальцем мне в грудь с такой силой, что я отшатнулся от двери.

— Это была чушь собачья, Ренни. Я не хотела устраивать сцену перед Мейз и новыми парнями, но никогда, блядь, больше не пытайся меня так проверять. Я все понимаю.

Я не вся в солнечном свете и розах, и я не сижу часами и не играю в Барби с Феррин или не смотрю мультфильмы с Малкольмом, Сетом и Фэллоном. Я понимаю, что я не Сьюзи, долбаная домохозяйка. Но это не значит, что со мной что-то не так, и это не значит, что ты можешь пытаться заставить меня быть тем, кем я не являюсь.

— Мина, я не понимал, что проверяю тебя, пока Мейз не указала мне на это, — сказал я, качая головой. — Рукой гребаного Бога. Я даже не думал, что это был пиздец. Я не говорю, что это нормально, что я не видел, что это правильно, но я спрашиваю, можешь ли ты понять, что я не осознавал.

Ее палец перестал тыкать мою грудь, когда она сделала глубокий вдох. — Я люблю детей.

— Хорошо, — сказал я, пожимая плечами. — И если нет, тоже хорошо.

— Они мне нравятся, — повторила она почти с отчаянием. — Они просто…

— Они пугают тебя до чертиков, — добавил я, слегка улыбнувшись.

При этих словах ее плечи опустились, она выдохнула. — Да, — сказала она, кивая с облегчением, что ей не нужно было этого говорить.

— Потому что у них нет скрытых намерений, и у них нет мотиваторов, которые ты можешь выделить и использовать для прогнозирования их поведения.

— Должно быть, это ужасно — быть родителем, — сказала она, качая головой. — Ты получаешь их, которых ты сделал, или которых ты усыновил, или что-то еще, и они… как чистый лист. В них нет ничего, кроме основных человеческих побуждений и только двух врожденных страхов, падения и громких звуков. Вот и все. Вот и все, что они собой представляют. Мы превращаем их в тех, кем они становятся. Каждое наше слово, каждое слово, которое мы говорим, каждый наш взгляд, каждое прикосновение, которое мы им предлагаем, и все, что мы делаем как личность… это формирует их. Это… это так безумно, что кто-то берет это на себя. Я имею в виду, это ужасно оказаться виноватым, если они вырастут маленькими психопатическими нарциссами или всесторонне развитыми личностями. И ни у кого на самом деле нет всех ответов, чтобы сказать, как их правильно воспитать. Ты так легко можешь все испортить. Не улыбайся мне, как будто я веду себя глупо, — сказала она, скрестив руки на груди и прищурившись.

— Это не глупо. На самом деле, это чертовски обидно, что люди не учитывают эти вещи.

— Тогда почему ты так улыбаешься? — спросила она, все еще настороженно.

— Потому что, я должен быть честен сейчас, тыковка, ты самая милая, блядь, когда у тебя почти паническая атака из-за чего-то, что даже не является фактором в твоей жизни.

— Ну, — сказала она, явно сбитая с толку, — ты сам заговорил об этом.

— И ты отдала мне частичку себя без того, чтобы мне пришлось вытягивать это из тебя, — сказал я, отталкиваясь от двери и двигаясь к ней.

— Что ты делаешь? — спросила она, сдвинув брови, отступая, когда я приблизился.

— Знаешь, что такое лучшая еда? — спросил я, когда она рухнула на кровать и больше не могла отступать. — Поздний завтрак. И я чертовски проголодался.

— Ренни, — попыталась возразить она, — мы должны наблюдать за…

— Ребята Ло присматривают и следят за тем, чтобы щенки не грызли мебель.

— Ну, мы действительно должны быть…

Остальная часть ее предложения оборвалась, когда я наклонился и зажал руку между ее бедер, отчего у нее перехватило дыхание.