Ренни

Гаджиала Джессика

— Прости, мама, — сказала я, проглотив горький привкус этого извинения, потому что я совсем не это имела в виду. — Я много путешествовала по работе, — сказала я, глядя на своего отца, который не только понял бы, но и одобрил бы это. — Я приложу больше усилий. Скажем, на Рождество или Новый год, — когда я знала, что их все равно не будет рядом, чтобы взять трубку.

— Как продвигается работа? — мой отец вмешался, заинтересованный.

Он выглядел старше, чем я его помнила. Восемь лет сделали бы это с человеком, но это было почти поразительно

видеть. Его волосы, которые всегда были насыщенного средне-каштанового цвета, начали седеть. Его глаза, которые были так похожи на мои собственные, были окружены вороньими лапками.

— Работа хорошая. Стабильная. Я была повсюду в прошлом году.

— Но ваша штаб-квартира находится здесь, верно? — спросил он. — Хейлшторм Индастриз.

Я почти поправила его, прежде чем в последнюю секунду вспомнила, что именно это я сказала ему много лет назад, когда Ло взяла меня к себе. «Индустрия», которую я считала более законной. Я знала, что он никогда не станет их искать. Ему все равно.

— Итак, как давно вы встречаетесь со своим молодым человеком? — моя мать вмешалась, всегда пытаясь увести разговор в сторону от работы, единственное, что нам с отцом было удобно обсуждать.

— О, ах… — начала я.

— Несколько месяцев, — подсказал Ренни, подходя ко мне, одалживая стул у стола позади нас и садясь, его колени касаются меня.

И впервые в жизни мне захотелось вырваться из его объятий. Не потому, что я боролась с влечением, как в самом начале, а потому, что я искренне не хотела, чтобы он прикасался ко мне прямо сейчас.

Или когда-нибудь блядь снова.

— Это серьезно? — спросила она, приподняв одну бровь.

По крайней мере, все было серьезно кончено.

— Это устойчиво, — сымпровизировала я.

— Ты становишься слишком взрослой, чтобы не быть серьезной, Минни, — упрекнула она.

Я ненавидела, когда меня называли Минни. Она ненавидела имя Мина, потому что это было имя моей бабушки по отцовской линии, и моя мать винила ее в том, что она сделала моего отца эмоционально отстраненным. Однако шутка была в том, что моя бабушка Мина была единственной частичкой тепла, которую я знала за все свое детство.

— Сейчас она сосредоточена на своей карьере, дорогая, — вмешался мой отец. — У нее достаточно времени, чтобы завести детей, если она захочет.

Это было не столько для моей выгоды, сколько для его способа нанести ей удар. Он никогда не хотел детей, никогда не хотел меня. Конечно, он поступил правильно, позаботился обо мне и время от времени общался со мной, но было до боли ясно, что он совершил ошибку. Или, точнее, поддался манипуляции.

— Конечно, у нее будет ребенок, — усмехнулась моя мать, делая совершенно нелепый взмах волосами, когда она махнула официантке, проходящей мимо, чтобы получить счет. — Ты хочешь детей, не так ли… Реджи?

— Ренни, — поправила я, дернув коленом, защищаясь.

Именно в этот момент рука Ренни опустилась мне на колено, сжимая, успокаивая.

Я знала, что если посмотрю, то обнаружу, что холод исчез. Я бы нашла своего старого Ренни снова. Потому что он получил ответы, которые хотел. Он должен был нажать на мою кнопку и посмотреть, как я извиваюсь.

Но я не хотела, чтобы мой Ренни вернулся.

Было уже слишком поздно.

И он слишком сильно облажался.

Рука на моем колене не успокаивала; это было похоже на оковы, которые мне отчаянно нужно было снять, прежде чем я застряну навсегда.

— Позвольте мне, — предложила я, потянувшись за купюрой.

— Не говори глупостей, Минни, — усмехнулась моя мать, передавая счет моему отцу.

— Да, — вмешался тогда Ренни.

— Да? — переспросила моя мать.

— Да, я хочу иметь детей. Как чистые листы, — добавил он, и я была одновременно довольна тем, что он вспомнил, что я говорила об этом, и возмущена тем, что он поднял этот вопрос перед моими родителями, людьми, у которых когда-то был нежный маленький чистый лист, и они превратили его в меня.

— Это довольно… клинический взгляд на это, — сказала моя мама, потянувшись, чтобы положить свою сумочку перед собой на стол. Целая куча подсказок говорила мне, что она сигнализировала о том, что встреча окончена.

Они ехали больше часа, чтобы провести со мной меньше пяти минут. Восемь лет, и у меня есть пять минут.

Это не должно было причинять боль, не после стольких лет, не после того, как я поняла, что ничего другого ожидать не стоит. Но это было больно.

И в тот момент мне было вдвойне больно, потому что их холодность была не единственным, с чем мне приходилось иметь дело.

Мне так же пришлось иметь дело с Ренни.

От одной мысли об этом у меня к горлу подступила желчь.

— Ну, ты извини нас, дорогая, — сказала моя мама, вставая и поправляя платье, — но у твоего отца встреча в Нью-Йорке через три с половиной часа. Если бы мы знали, что вы были поблизости заранее, возможно, мы могли бы дать вам больше времени.

Потребовалась почти вся сила воли, чтобы не выпалить — зачем начинать сейчас?

Поэтому я встала, приняла холодный поцелуй в щеку от матери и похлопывание в плечо от отца, пожелала им счастливого пути и посмотрел, как они уходят.

— Сядь, милая, — произнес голос Ренни, его рука коснулась моего бедра, заставив меня понять, что я наблюдала за закрытой дверью в течение долгой минуты после того, как они вышли из нее.

Я посмотрела на него сверху вниз, на его совершенное, красивое лицо и его удивительные, невероятно светло-голубые глаза, его очаровательные медно-рыжие волосы, и боль в животе почти согнула меня пополам.

— Не называй меня милой, — потребовала я, отстраняясь от него и проносясь через кофейню на улицу, направляясь пешком обратно к комплексу, где, как я знала, я могла найти машину и дорогу обратно в Хейлшторм. Ренни догнал меня всего через пару витрин.