Репетиция Апокалипсиса
Шрифт:
— Мне кажется, Михал Давыдыч, ты близок к исцелению, — улыбнулся Макар.
— А ты сегодня ещё не выпил, — парировал с улыбкой профессор.
— Кстати, о выпивке… — сморщился как от зубной боли Макар, — пойду-ка я до ближайшей лавки. На трезвую голову спасать мир мне не по силам…
— Ты неизлечим, Макар.
— Алкоголизм неизлечим…
6
Как только Пантелей вошёл в холл, он сразу понял, чего от него хотят больные. Все смотрели на него: кто с надеждой, кто с мольбой, кто с интересом, а некоторые с затаённой обидой. Лёха успел ему сказать, что все верят в то, что молодой доктор может их исцелить, и ничем эту веру поколебать невозможно. Что он мог сказать этим людям? Это они желали чудес и знамений, и они же их не видели, это они бегали к «шептунам» (как называл главврач тех, кто лечил заговорами) и экстрасенсам, а потом приносили сюда застарелые, запущенные болезни, это они недоверчиво, неприязненно морщились, когда в палату входили сёстры милосердия из православного сестричества… Странно, но особенно их не жаловали в онкологическом отделении, где, по мнению Пантелея, они были всего нужней. У людей сложилось какое-то нелепое суеверие, что если священник или сёстры придут к кому-нибудь из них с проповедью или утешением, то скоро его будут отпевать. А теперь все эти страждущие люди хотели от Пантелея чуда… Чуда, которого он им дать не мог, потому что чудес по заказу, чудес по неверию не бывает. Потому что возвращение (так, он считал, говорить правильнее) Лёхи он считал великой Божией милостью, а вовсе не итогом своей молитвы. Потому что ничего подобного он сам никогда не видел и не знал. Разве что из житий святых, которые читал на ночных дежурствах.
Или знал? Пантелей вдруг вспомнил откуда-то из далёкого детства. Сколько ему тогда было? Пять? Шесть? Семь?.. А может, меньше? Отец вывез семью в отпуск не за границу, не на море, а в среднюю полосу Центральной России. «Надоело это пляжное сало», — сказал он тогда маме. Пантелей смутно помнил невзрачный корпус дома отдыха или санатория, тихие аллеи, по которым прогуливались негромкие старички, старушки и респектабельные семьи, столовую, в которой жил неистребимый дух какой-то каши, и небольшой, но очень древний город поблизости, куда родители возили Пантелея покататься на скрипучих каруселях. А ещё недалеко был монастырь, и окружавшие его белые, но потрескавшиеся стены с возвышавшейся над ними колокольней и золочёным крестом манили Пантелея посмотреть — что за ними. Но родители почему-то не торопились туда поехать, хотя и фотографировали монастырские стены, поднимающиеся из сочного зелёного луга в глубокое светло-синее небо. Пантелею обитель казалась сказочным городом, где должны происходить удивительные вещи, а ещё, хоть он и был маленьким, Телик буквально чувствовал, что в этом месте дышит история. Дышит так, что и сейчас он с лёгкостью вспомнил это чувство. Это было похоже на вход в иной мир. Теперь Пантелей понимал, что так оно и есть, а тогда ему казалось, что вот-вот из монастырских ворот вылетят на резвых конях всадники-витязи с развевающимися красными накидками за плечами. В серых стальных кольчугах, шлемах-шишаках. Настоящие русские витязи. И поскачут туда, откуда идёт на Русскую землю враг. Маленький Пантелей точно знал, что витязи должны быть в обители, потому что мама читала ему книгу, как они ездили туда за благословением. И Пантелей очень боялся, что пока родители собираются туда поехать, витязи уже ускачут по своим ратным делам и он не успеет их увидеть. А потревожить отца просьбой, как всегда, не решался. Только подолгу смотрел на извилистую просёлочную дорогу, которая вела к воротам обители. Но вместо витязей из ворот выезжали автобусы с туристами, автомобили, а входили в них паломники, которые хотя бы последние километры предпочитали идти пешком.
Однажды, когда родители гуляли по парковым аллеям, Пантелей немного отстал, высматривая в окружающих кустарниках таинственную лесную жизнь, и увидел под деревом пёструю мёртвую птичку. Он не знал, что птичка называется вертишейкой, но зато сразу понял, что она мёртвая. Что с ней случилось, он не знал, но на всю жизнь он запомнил испытанное тогда двоякое чувство: смерть пугала и заставляла поскорее пройти мимо, а ещё лучше, догнать маму и спрятаться в её больших любящих руках, но застывший открытый глазик вертишейки как будто просил о помощи. И уже не верилось, что такая небольшая птица могла вдруг умереть, казалось, её заколдовал злой волшебник, и если её отнести к доброму волшебнику, то он обязательно её оживит. И Пантелей так и сделал. Он достал из кармана носовой платок, потому что мама всегда клала в карман чистый носовой платок, развернул его и аккуратно переложил птичку на ткань. Погладил её по продольным тёмным полоскам на голове, прошептал «потерпи» и понёс в сторону монастыря, где, как он думал, обязательно должны жить добрые волшебники. Он настолько увлёкся своей благородной задачей, что даже забыл о родителях. Просто вышел из одних ворот и пошёл по направлению к другим, прижимая к груди завёрнутую в платок мёртвую птицу. Просёлок между тем тянулся не только через поле, но и заходил в негустой, но всё же лес, отчего Пантелею было страшно — вдруг злой волшебник догонит его и умертвит, как эту птичку. Про обычных зверей или лесных разбойников даже не думалось. В конце концов, страшно стало так, что Пантелей остановился и заплакал, не решаясь идти дальше, но уже не имея сил и смелости возвращаться назад. Плакал он тихо, потому как боялся, что родители услышат и расстроятся. Ну должен же был его услышать добрый волшебник!..
И он услышал. Пантелей сразу понял, что он добрый, хотя на нём была очень чёрная и сильно поношенная одежда до самой земли. Его лучисто-голубые, чистые, точно родниковая вода, глаза смотрели так, что ошибиться было нельзя — это добрый волшебник. Он был очень и очень старый, этот волшебник, такой старый, что седые волосы опускались прямо на грудь, путаясь с бородой, а лицо было иссечено такими глубокими морщинами, что в них можно было что-нибудь спрятать. Зато глаза были молодыми и прозрачными, как небо. Он вышел прямо из леса и сел на корточки рядом с плачущим Пантелеем и протянул ему горсть лесной земляники.
— Спасибо, — поблагодарил, еле сдерживая всхлипы, Пантелей, но не мог взять подарок, потому что в руках у него была птица.
— Давай её мне, — сказал волшебник, ведь он, конечно, знал, что мальчик принёс ему птицу, и они обменялись тем, что у них было в руках. — Ты думаешь, она живая?
Пантелей кивнул.
— И я так думаю, — улыбнулся волшебник.
Сжимая вертишейку в ладонях, он приблизил их к губам и тихонько дохнул, словно хотел её согреть, потом открыл ладони, и птица спрыгнула с них на землю. Засеменила, подпрыгнула, чуть пролетела, поблагодарила «кяй-кяй» и тут же скрылась в листве.
— Как тебя зовут? — спросил волшебник.
— Пантелеймон, — Пантелей назвал своё полное имя, потому что волшебникам надо говорить взрослое имя, а не Телик, как будто ты телевизор.
— Хорошее имя. Как у великого целителя. Знаешь такого?
— Знаю, у меня у кроватки его портрет.
— Не портрет. Образ.
— Образ, — повторил Пантелей.
— А меня зовут Иоанн.
— Иоанн.
— У меня вон там скит, — волшебник указал рукой куда-то в чащу леса. — Приходи в гости.
— А можно? — спросил Пантелей.
— Тебе — можно.
Волшебник погладил Пантелея по голове, подмигнул ему обоими глазами и сказал:
— Беги обратно, там твои родители очень волнуются.
У Пантелея после этих слов сердце буквально подпрыгнуло. Он только представил себе, как своим исчезновением расстроил родителей. И теперь, с одной стороны, надо было опрометью бежать назад, с другой — ему страшно было возвращаться.
— Беги, не бойся, — прочитал его мысли волшебник, — не бойся возвращаться к тем, кто любит, даже если ты провинился. Наоборот, всегда возвращайся.
— А у вас есть волшебные слова? — решился спросить напоследок Пантелей.
— Есть, — улыбнулся старец, — они очень простые: Господи, помилуй…
— И когда их надо говорить?
— Всегда.
— Всегда-всегда?
— Всегда-всегда. Можно про себя говорить. Ну, внутри, понимаешь?
— Понимаю. И если их говорить, что будет?
— Мир в душе.
— Мир в душе, — повторил Пантелей. — Спасибо, — добавил он, и вдруг бросился к волшебнику и обнял его, как обнял бы своего дедушку, если б он у него был.
Так они постояли немного, и осмелевший Пантелей помчался обратно. Родителей и ещё каких-то людей, которые помогали искать пропавшего мальчика, он встретил недалеко от ворот дома отдыха. Они не ругались, а только спросили, где он был. Пантелей ответил честно, что носил волшебнику мёртвую птицу и тот её оживил, а также сказал Пантелею волшебные слова. Родители не ругались, но, похоже, в волшебника не поверили. Взрослые во многое не верят…
И сейчас надо было что-то сказать этим людям, которые совсем недавно ни во что не верили, а теперь ждали доброго волшебника. Что им сказать? Что путь исцеления надо пройти, а чудо заслужить или дождаться, когда оно произойдёт по Замыслу Божию? А поймут ли?
— Дядя Пантелей! Я так по тебе скучал! — маленький Серёжа вдруг бросился навстречу к доктору, и растерянный Пантелей подхватил его на руки и крепко обнял.
— Я переживал за тебя. Лёша сказал, что ты пошёл к нехорошим людям, — шептал Серёжа.
— Всё хорошо, — только-то и смог ответить Пантелей.
Теперь, держа на руках ребёнка, которому делал операцию святой, Пантелей чувствовал себя увереннее.
— Я бы хотел всем помочь! — громко сказал Пантелей. — Мне кажется, я это и делаю… Если кто-то читал Евангелие, он помнит, что Спаситель говорил о детях. Он говорил: не запрещайте им приходить, ибо их есть Царство Небесное. Вера должна быть чистой, непосредственной, детской… Понимаете? — Он чуть приподнял мальчика: — Я не исцелил Серёжу, я его лечил, понимаете? Мы делали ему операцию. Простую, но нужную. Серёжа, расскажи всем, кто и как делал тебе операцию…