Реплика
Шрифт:
События развивались стремительно. Кассиопея вскинула голову и толкнула медсестру Долли.
– Отстань от меня! – зарыдала она.
Кто-то вскрикнул, а Лира шагнула вперед:
– Не надо!
Может, Кассиопея не хотела толкать медсестру Долли сильно, а может, и хотела. Так или иначе, но Долли потеряла равновесие и упала. В ту же самую секунду Даже-и-не-думай кинулась к Кассиопее и рывком подняла ее на ноги.
– Ах ты пакость! – прошипела Даже-и-не-думай, заломив Кассиопее руки. – Как ты посмела притронуться к ней – после того, как тебя столько лет кормили, одевали и лечили? Суд Божий ждет
– Я вам не вещь! – Глаза Кассиопеи сверкали, ее тело сотрясала мелкая дрожь.
Лира смотрела на нее в ужасе. Она не понимала, откуда Кассиопея взяла эти слова, откуда проистекал ее гнев. Ей даже показалось, что спальня раскололась, обнажив черную пропасть, потайной географический разлом.
– Вы не можете мне приказывать! Я вам не принадлежу! Я – настоящая! Я – есть!
– Ты – ничто! – заверещала Даже-и-не-думай. От ярости лицо стало багровым, уподобившись бесформенному куску говядины в холодильнике. – Ты принадлежишь институту и доктору Саперштейну! Ты можешь оставаться здесь – или убираться, и пускай тебя убьют!
– Меня в любом случае убьют, – парировала Кассиопея.
Она преобразилась: сейчас Кассиопея выглядела почти счастливой, будто она успешно прошла тестирование когнитивных функций. Лира не понимала, почему так, но знала, что это не может быть правильным.
Гусиный Пух, одна из генотипа Кассиопеи, стояла, крепко обхватив себя руками, хотя ругали вовсе не ее. Кстати, они с Кассиопеей были бы совершенно одинаковы, если бы не безучастное лицо Гусиного Пуха.
В детстве у Гусиного Пуха была привычка от досады биться головой об землю, и она до сих пор спала в памперсе.
– Разве не так? Каждый из нас со временем умрет. Какая разница?…
– Максин, оставь! – Долли, скривившись и держась за поясницу, поднялась на ноги. – Оно не соображает, что делает.
Лира необъяснимо разозлилась на Кассиопею. Долли была в числе лучших медсестер.
Медсестра Даже-и-не-думай еще секунду постояла, удерживая Кассиопею, а потом резко отпустила ее и отвернулась.
– Извращение, – пробормотала она. – Дьявольские отродья.
– Хватит! – подала голос медсестра Кудряшка, обращаясь ко всем. – Вы двое, помогите номеру Шесть убрать, – добавила она и кивнула Гусиному Пуху и Баунти, которые неподвижно наблюдали за происходящим.
Но вдруг Кассиопея вылетела за дверь, оттолкнув Даже-и-не-думай и стряхнув руку Лиры, которая попыталась коснуться ее.
– Хватай ее! – выкрикнула Даже-и-не-думай, но Долли покачала головой.
– Она вернется, – измученно вздохнула Долли.
Лира заметила, что у Долли под глазами залегли темные тени, и на мгновение задумалась об иной жизни медсестры Долли – той, что за пределами острова. Интересно, каково это – иметь свой тайный мир, свое уютное местечко вдали от Хэвена, от реплик, врачей и Стеклянных Глаз?
Но она так и не сумела ничего представить.
Медсестра Долли встретилась взглядом с Лирой, и девушка тотчас отвела глаза.
– Вам некуда бежать, – мягким извиняющимся тоном произнесла медсестра Долли.
Кассиопея не появилась и за обедом. Реплики помалкивали и даже не переглядывались. Трудно чувствовать себя спокойно, если вдоль стен выстроилась шеренга из медсестер и охранников. Лица
У Лиры пропал аппетит. Ее до сих пор подташнивало, а от запахов Кастрюли желудок сжимало и скручивало в тугой ком. Но она не рискнула пропустить прием пищи. Ей не хотелось в Похоронное Бюро. Поэтому она заняла очередь вместе с остальными репликами и положила на тарелку картофельное пюре и кусок цыпленка, плавающего в кроваво-красном томатном соусе совершенно безумного оттенка.
Лира поковыряла еду и порезала мясо. Часть своей порции спрятала в салфетку.
Ей нужно найти новый тайник. В спальне отныне небезопасно. Ну да, ей полагалось самой менять постельное белье – но вдруг однажды она забудет и книгу, и папку, и ручку, и жестяную коробку? А если ее коллекцию обнаружат? Все заберут и уничтожат, и она никогда не получит свои сокровища обратно. В особенности книгу. Это была ее последняя частичка доктора О’Доннел и единственная вещь, которую Лире подарили за всю ее жизнь, не считая типовой одежды и колючего одеяла для холодных ночей.
Поэтому, покинув Кастрюлю, Лира прямиком направилась в спальню. К счастью, ей повезло: после обеда у реплик-самок было полчаса свободного времени перед дневным медосмотром.
В спальню потащилось всего лишь полдюжины самок в сопровождении дежурной медсестры Вонючки. Она была пожилой женщиной и постоянно жевала специальные конфеты из имбиря и чеснока для улучшения пищеварения: в результате от нее всегда воняло этой ядреной едкой смесью.
Лира прошла к своей кровати, повернувшись спиной к Вонючке, и начала менять постельное белье. Улучив момент, она сунула руку под матрас, вытащила книгу, папку и запрятала их в наволочку. Спустя минуту Лира прошествовала к двери, крепко прижимая белье к груди, словно оно могло заглушить биение ее сердца.
– Ты куда? – поинтересовалась Вонючка.
Она сидела на складном стульчике у двери и шуршала конфетной оберткой.
– В прачечную, – ответила Лира и сама удивилась тому, как спокойно звучит ее голос.
– День стирки был вчера, – возразила Вонючка.
– Знаю, – сказала Лира. – Но у меня месячное кровотечение, – шепотом добавила она.
Медсестра махнула рукой, дескать: «Валяй».
Лира свернула направо, к концу крыла D. Но вместо того чтобы спуститься вниз, в прачечную, она бросилась к первому пожарному выходу. Распахнув дверь, ведущую на юго-восточную сторону института, Лира вышла наружу. Пошарив глазами по пологой земле, она уперлась взглядом в сетчатый забор, за которым раскинулись бескрайние топи.
Лира подняла голову: в светло-голубом небе кружили птицы. В воздухе витали аромат дикой колоказии и запах дохлой рыбы.
Отсюда можно было разглядеть болота: они напоминали огромный зеленый луг – настолько густо их поверхность заросла водяным салатом. Но Лиру эта картина не обманывала.
Репликам вечно твердили про болота, затопляемые морской водой во время прилива, про рыбаков, охотников и искателей приключений из Бэрел-Ки. Сотни бедолаг сбились с пути посреди разросшейся, как опухоль, растительности – и все, разумеется, погибли.