Решающий поединок
Шрифт:
Арбитры расходятся. Тот, что на ковре, подзывает обоих. Мы с Сергеем Андреевичем, будто сговорившись, морщимся, откидываясь назад. Вот сейчас… Судья крутит кистями в воздухе: мол, поактивнее, поактивнее… Информатор объявляет:
— Тейлору сделано замечание за выталкивание.
Ух, отлегает от сердца: очко американцу не дали, у главного арбитра трезвая голова. Тренер замечает:
— Если сейчас Сашок не придумает что-либо, дело обернется худо…
Саша,
После перерыва Саша повторяет тот же трюк. Еще один балл. Американец пыхтит, пыжится, но победа уже уплыла от него.
Осман Дуралиев так, кажется, и просидел весь поединок все в той же позе. Торопясь к Александру, оглядываюсь на Османа. Встречались когда-то. Тогда он был молод. Лицо тяжело, ничего не выражает: ни радости, ни огорчения.
— Попить бы, — просит Медведь. — Из автомата течет тоненькая струйка апельсинового сока. Булькнув раз, другой, иссякает.
— Пустое дело. Тогда чаю, и погорячей.
Мне алюминиевая крышка термоса обожгла кожу пальцев, а Саша с наслаждением пьет чай, не обращая внимания на его температуру. Хоть и ходит Саша в «тяжах», а тяга сгонщика к воде у него осталась. Даже глаза загорелись.
После победы над Тейлором он явно повеселел.
— Воздуха тут под трибунами маловато, иди пекись на солнце, — умиротворенно говорит он. — Догоню.
Проворные руки массажиста отбивают чечетку на его спине.
На балюстраде, перед входом в зал, толчея, смешение нарядов, цветов, одежды. Тут импровизированная ярмарка. Нет, здесь не торгуют — обмениваются. В ходу значки, медали. Протискиваюсь.
Удивляюсь, по тротуару еще умудряются лавировать велосипедисты. Снимаю куртку. Так легче. Все-таки солнце-то в зените.
— Ченч! — приятного вида парень протягивает значок. Сумка через плечо. Джинсы. Вид подтянутый. Выискивают в карманах, есть ли что у меня. Извиняюсь, что роздал.
Появляется Медведь.
— Давай сначала пообедаем, а потом, если тебе не расхочется, в интерклуб, — говорит он. — Ничего, что перед финалом?
Загадочное сооружение, напоминающее поднятый на высоту второго этажа нефтепровод, поначалу вызывало множество догадок: пневмопочта, кабель с коммуникациями, водопровод. Оказалось, не столь прозаично: это скульптура. Здоровенный удав висит над головой, дразня своей яркой окраской. Столь странный каприз дизайнеров повторен и в интерьере интерклуба. Удав — теперь уже из вельветовой, а не металлической кожи — вьется по полу, свивается в кольца, обвивает балки. На его спине— валиках — сидят, вернее, полулежат посетители, в полутьме
Прилипли ко лбу танцующих не то волосы, не то волокна дыма, движения судорожны. Неожиданно снизу из холла прорывается: «Эх, калинка, калинка, калинка моя…» Дробный перестук каблуков, посвист, приговорки.
— Пойдем, это наши, — торопит приятель. Оказывается, ленинградские девчата и парни из молодежного олимпийского лагеря, пустившись в перепляс, решили попробовать здесь свои силы.
— На лестнице вмиг затор, с балконов гроздьями свесились головы. Увлеченные зрители хлопают, отбивают такт… Еще бы, плясовая так и пышет жаром, на славу выдают танцоры. Протискиваемся вниз,
— Может, лучше к игральным автоматам подадимся? — спрашиваю я.
Автоматы в боковых залах первого этажа интерклуба. Шум, треск. Останавливаюсь у рассыпающихся пулеметной трелью застекленных ящиков. Приклад. Гашетка. На экране силуэт самолета появляется неожиданно для стрелка то слева, то справа, то из-за облаков. Палец на пусковом крючке. Щека сливается с ложем. Прицел наведен. Очередь — мимо. Очередь — вспышка. И снова настороженное ожидание «спитфайера». Милитаризованных забав хоть отбавляй. Стреляй себе, хоть до одури.
— А ну ее, эту механику, к аллаху. Пошли спать!
За стеной ворочается Александр. Ему необходимо выспаться, но сон нейдет. С присвистом в другой комнате посапывает Сергей Андреевич.
Я устроился в холле, мне нужно написать репортаж в газету. Стать журналистом — моя мечта.
— У тебя получится, — подбадривает меня Преображенский. Мне хочется верить тренеру, хочется, чтобы он и на этот раз оказался прав.
…Вначале они перебросили через ограду белые сумки с четкими черными буквами «Адидас». Падая на траву, сумки глухо лязгнули металлом. Потом, помогая друг другу, перелезли сами. Шли гуськом, быстро. Загулявший верзила швед бросил им, подбадривая: «Каман-каман, бойс!» Мол, давайте-давайте, малышки, поторапливайтесь. Видимо, он принял их за фанатиков спортивной ходьбы, вышедших на тренировку ни свет ни заря.
Не доходя до бетонной глыбы здания, террористы остановились. Завизжали застежки-молнии: руки торопливо вынимали из сумок автоматы, диски с патронами. На сборку оружия ушли считанные секунды.
В подъезд они вбежали молча. Минуя лифт, кинулись вверх по лестнице на этаж, где разместилась израильская олимпийская команда.
Струя пуль искрошила дверной замок.
Услышав эти выстрелы, я позавидовал шалопаям, тешившимся, по-видимому, на радостях. Мне и в голову не пришло, что спортивный праздник планеты будет омрачен столь трагическими событиями.
С раннего утра зеваки нависли на ограде. Останавливаемся и мы в недоумении, в Олимпийской деревне происходило что-то непонятное. Кинокамеры, краны с телеаппаратурой, цепь солдат бундесвера, броневики, утыканные рыльцами пулеметов.
— Наверное, съемки очередного боевика, — предположил кто-то, — какая-нибудь «бондиана» с веселым названием «Из Олимпийской деревни с любовью».
Худосочный хиппи уже почти на вершине ограды. Ему тоже интересно. «Хальт!» — слышится окрик. Это его сверлят взглядом полицейские, это ему в лоб смотрит немая чернота пистолетного дула. Парень скулит, зацепившись джинсами за ограду, наконец, слезает и растворяется в толпе.