Решающий поединок
Шрифт:
— Тебе все ясно, Саша?
— Яснее некуда, Сергей Андреевич. Мне с утра бороться с молдаванином. Выиграю — он вылетает. А с Медведем мы уже боролись.
— Да ложитесь вы оба спать, стратеги. Будете сейчас еще планировать, как обыграть этого мешка.
— Пора, действительно, на боковую, — поднялся Преображенский вслед за Ялтыряном.
— А если молдаванин утром снимется? «Бронза» у него в кармане, чего ему кости со мною ломать?
Арамыч так и застыл в двери.
— Это как? — выпалил. — Эт-то ва-ри-ант. А мы с тобою, Сергей Андреевич, прохлопали его.
— Все, до утра! А то мы еще какую-нибудь лазейку
А Медведь, поговаривают, не хочет больше гонять в полутяже, — уходя, бросил загадочную фразу Ялтырян.
На взвешивание молдаванин появился полусогнувшись. Хватался за живот. Врач его покрутил, повертел и сказал, что ничего существенного.
Александр подошел ко мне, хлопнул по плечу.
— Не долго же пришлось мне радоваться своей медали.
Я ничего не ответил, но подумал: «Наш спор откладывается до следующего раза. Из-за подобной судейской заковыки на прошлом чемпионате пострадал я, на сей раз — он.
Финальный день начался не со взвешивания, а со сплетни. «Иваницкий — москвич. А кто снялся из-за травмы? Тоже москвич, из одной команды ребята-то…»
Говорили другое: «Медведь решил теперь в «тяже» бороться». Так и сказал начальнику команды: «Кто станет первым в Ереване, тот пусть и едет на следующий чемпионат мира в тяжелом весе».
Не будь я сам непосредственным участником событий, не знал бы, чему верить. И то, и другое, и третье могло сойти за правду. И не такие тактические, с позволения сказать, комбинации разыгрывались на ковре.
Да, у Сашки мог наступить кризис. В Манчестере проиграл, на чемпионате Европы ничья с Ахметовым. Да и сгонка — не сахар. Подсушивать себя ему приходится на пять-шесть килограммов. Не много, но все же кому хочется садиться на сухой паек добровольно.
А может, кто другой воду мутит? Кто пустил слух? Хотя постой, их же несколько. Один предназначен мне, другой — ему. Ефимов симулирует болезнь ради земляка— в это-то поверить нетрудно. Но опять верх брали сомнения: «Как после стольких лет… В одной комнате. спим, чуть ли не из одной миски едим… Делимся всем — и вдруг…»
Уезжая, мы обменялись друг с другом лишь сухим протокольным пожатием. Не было улыбок, слов не находили, да и не хотелось пускаться в объяснении.
С Ефимовым я не разговаривал. В самолёте смотрел на него прямо-таки с ненавистью.
— Да не сверли ты его глазами, — одернул меня сидящий рядом Сергей Андреевич. — И не убивайся из-за медали. Слукавил бы, тогда бы и мучился, а чего сейчас тебе ерзать в кресле? Мало ли что нашептывают и будут нашептывать. Это как плата за удачу. Без нее даже скучновато.
Тренеру я отвечать не стал. И это тоже вызвало досаду. Пробовал я из упрямства иногда поступать наперекор его советам, а через год-другой приходилось признаваться, что тренер дело советовал. Но Ефимов не выходил из головы. Вот они — его плотная шея и стриженая голова торчат над спинкой кресла. И борцом-то считался опасным. Контратаковал снизу здорово. Переложил всех наших корифеев одного за другим. И рост громадный. Мне бы его силу. А стабильности нет. Почему это? — спрашиваю Сергея Андреевича.
А потому, что о сбережении думает. До пенсии дожить хочет, — усмехается тренер. — Ему что на велосипеде кататься, что бороться, все едино.
Но мысли о москвиче не уходили. Люди в их крайностях особенно интересовали меня. Хотелось разобрать их по винтику, заглянуть вглубь, догадаться, почему они поступают так, а не этак. Вот Ефимов же. Отлично разбирается в математике. Работает инженером. На тренировку на велосипеде прикатит хоть за полста километров, отработает два часа на помосте, снова сядет на своего стального коня и укатит восвояси. Проделывает вообще массу непонятных мне вещей. Два дня приставал ко мне, совал в руки книжицу о «хатха-йоге», изданную еще в дореволюционную пору. Полистал ее с интересом, но отказался.
— Суток не хватит выполнять все их наставления, — заявил я Ефимову, возвращая ему книженцию.
— Но почему же, удивился тот. — Они же сердце останавливают, живут, пока не надоест. Да йог сядет на монетку, — выпалил он свой последний, как ему казалось, решающий аргумент, — она у него по кишечнику — в желудок, по пищеводу — в рот.
Я смотрел на его бочкообразную грудь, обтянутую толстым свитером. Представил, как пятнадцатикопеечная монета совершает это захватывающее путешествие по внутренностям Ефимова снизу вверх, и наотрез отказался стать его последователем. На него мой отказ — да и не только мой — подействовал ошарашивающе. Он решил взять меня измором и проделывал массу самых невероятных вещей, направленных на то, чтобы перекрыть рекорд долголетия: завел дружбу с «моржами», на зарядку зимой выбегал в одних плавках и босиком. Наверное, все это было не так уж и глупо, но наблюдать, как он, разгоряченный, вбегал после этого в умывальник, крякая, обливался холодной водой, а потом гундел, набирая воду сначала одной ноздрей, а затем другой, и впадал в панику при виде крохотного прыщика, вскочившего у него, — было грустно. Но самым важным «пунктом» у него была сила. Злые языки утверждали, что даже на собственном дне рождения он в одной руке держал вилку, а другой рукой под столом жал теннисный мяч — для укрепления кисти.
— Не понимаю, как он в борьбу подался? — сказал я вслух.
— А зачем она ему нужна? Первого места ему не видать, командные интересы для него — пустой звук. — По интонации, с которой отвечал мне тренер, стало понятно, что размышляли мы с ним об одном и том же. — Ему не то что плечо, свой мизинец дороже всех ваших интересов. Брось, Сашка, заниматься психологической дедукцией. Чужая душа потемки. Может, зря мы про парня худое думаем. Живет по-своему, и точка…
Нет, не просто давалось Сергею Андреевичу внешнее спокойствие. Он шел вперед, не обращая внимания на слухи, не вступая в перебранку. Когда его подопечные выступали на помосте, он редко кому подсказывал. Да и такие случаи можно по пальцам счесть. Он всегда говорил: «Полагайся всегда на самого себя».
Смотрю искоса на профиль тренера. Вот уже и морщинки набежали к уголкам глаз. В белокурых волосах поблескивает седина. В Ереване он украдкой глотал валидол…
С Медведем у нас стали сложные отношения. На людях держались так же, как и прежде, но былой теплоты не стало. А уж тем более взаимной искренности. Выезжали на турниры по-прежнему вместе, но держались отчужденно. Жили в одной комнате скорее по привычке, чем по велению сердца. Газеты же, упоминая о нас, по-прежнему писали «друзья-соперники». Это была инерция.