Решающий шаг
Шрифт:
Хромой писарь поддакнул волостному:
— Арчин-хан, если бы ты не был беспомощным, го сумел бы заставить Баллы забыть о том, что он вдовец.
Бабахан вспылил:
— Беспомощными называют таких слюнтяев, как ты! Во всяком случае у тебя советов я спрашивать не буду.
Но писарю было не до Бабахана. Крикнув: «Двадцать одно!» — он торопливо сбросил свои карты в общую кучу и потянул к себе деньги из банка. Ташлы-толмач обрушился на него:
— Ты, сын свиньи, бросил, не показав! У тебя, наверное, перебор! — и схватил его за руку.
Игроки повскакивали с мест, с отчаянной руганью бросились друг на друга. Началась свалка... Артык смотрел на все это и сам себе удивлялся. Только что он готов был броситься с кулаками на волостного и старшину, когда узнал, как его обману-ли. Теперь же, почувствовав, что посягают на самое дорогое для него, он остался совершенно спокоен и даже холоден. Ни одна шальная, горячая мысль не шевельнулась в его голове. Только бешено забилось сердце и кулаки сжались, как два тяжелых камня. «Посмотрим, как это вам удастся!» — с ненавистью подумал он и неожиданно спросил самого себя: «А зачем я нахожусь в этом гадком месте?»
Не заботясь о том, заметят его или нет, Артык встал и быстро вышел из чайханы.
Звездная ночь показалась ему прохладной и светлой.
Глава пятнадцатая
У Халназара было четыре сына и дочь. Старший сын, Аннаберды, угрюмый, нелюдимый человек, держался обособленно ото всех, и трудно было понять — умен он или глуп. Обратятся к нему с какой-нибудь просьбой — отвернется, ничего не ответит и поступит, как ему вздумается. Когда ему привезли в кибитку невесту, никто не заметил, чтобы он обрадовался, — он даже ни разу не улыбнулся. И невеста тогда заплакала: «Горе мне! Стала я женой глухонемого!» Но потом привыкла. Аннаберды показался ей даже лучше многих других мужей: он был безответен, от него она никогда не слышала ругани, и скоро она стала полной хозяйкой в доме, управляла и распоряжалась всем. Это она, стараясь заполучить себе помощницу, женила своего двенадцатилетнего сына на зрелой девушке.
Люди говорили, что у Халназара самый видный из сыновей — второй, Баллы. Но в последнее время как раз положение этого сына и заботило бая больше всего.
Сам Халназар, может быть, и не очень спешил бы с женитьбой сына, но Садап-бай каждый день напоминала ему об этом. Она с тяжелым сердцем смотрела на опустевшую кибитку Баллы, на его четырехлетнюю дочку, оставшуюся сиротой. Старшая невестка была занята своей семьей, жена третьего сына, Бекмамеда, еще не знала радости материнства и не умела найти дорогу к сердцу ребенка. А как успеть Садап-бай одной повсюду? Поэтому днем и ночью она думала об одном: как бы поскорее женить Баллы.
Женить сына на вдове Садап-бай не хотела. Недаром говорят, что при таком браке в кибитке живут четверо: муж не забудет первой жены, жена будет помнить первого мужа. Конечно, думала Садап-бай, лучше всего сватать девушку. Но кого? Взять из бедной семьи какую-нибудь сироту, которая ничего не видела, кроме шалаша или жалкой кибитки, не умеет ни сесть, ни встать, ни принять гостей, — такая невестка не доставит большой радости, разведет грязь, опозорит Садап-бай. Ой, нет, такой лучше не надо! Послушаться советов людей и ехать сватать невесту из богатой семьи в незнакомый аул? Но как заранее знать, что выбор будет удачен? Невестка может оказаться лысой или глухой, глупой или сварливой. Только теперь старшая жена Халназар-бая начинала понимать, какой утратой для нее была смерть первой жены Баллы.
Садап-бай расспрашивала родных, знакомых, проезжих, прохожих, жителей дальних аулов. Каждый из ее собеседников указывал какую-нибудь девушку или вдову, каждый расхваливал достоинства той, которую называл. Но трудно было расположить сердце Садап. Заговаривали о сироте — она не хотела слушать, называли вдову — она брезгливо отворачивалась. Достаточно было упомянуть о каком-нибудь маленьком недостатке девушки, как она отмахивалась обеими руками: «Ой, нет, не надо, упаси бог!»
Нашлись люди, которые посоветовали сватать за Баллы дочь Мереда Макула. Этот совет пришелся по душе Садап-бай. Айна нравилась ей и раньше, а когда сам Баллы дал понять, что только об этой девушке он и думает, она стала нравиться ей еще больше. Халназар одобрял этот выбор. Но отдадут ли Айну за вдовца? Садап-бай долго размышляла и чисто женским чутьем нашла правильный путь: «Мама не родная мать Айне. Что ей до того, что Айна выйдет за вдовца, что ей придется нянчить чужого ребенка? Породниться с семьей бая ей будет лестно и выгодно. Правда, Мама пустая, взбалмошная женщина. Но это даже и лучше. Если Меред будет упорствовать, Мама не даст ему покоя». И Садап решила действовать через мачеху. Она сама побывала в кибитке Мереда и в разговоре с Мамой старалась польстить ее самолюбию. Начало было положено, а разговор о главном можно было поручить кому-либо из женщин, более опытных в этих делах. Надо было только выбрать день, когда Мереда не будет дома.
Третий сын Халназара Бекмамед, большую часть времени находился в степи, присматривал за стадом баранов и совершенно не вмешивался в другие дела. Его молодая жена, только недавно вернувшаяся к мужу из послесвадебного пребывания в родительском доме, еще не свыклась с новым положением, ходила в халназаровском ряду кибиток как чужая, ничего не делая и ничем не интересуясь.
Самый младший, семнадцатилетний сын, с прошлого года учился в медресе. Раньше звали его просто Ораз, а со времени поступления в медресе стали звать молла Ораз. Был он с детства слаб здоровьем, тщедушен на вид, и Халназар, решив, что из него не будет хозяина, уже с двенадцатилетнего возраста начал обучать его грамоте, наняв для этого муллу из племен!! эрсари.
Жил Ораз в келье при медресе вдвоем с товарищем. У каждого была своя постель, своя полка для личных вещей и один общий очаг, общая пища, один кувшинчик для омовения, бухарский самовар и немного посуды. Все делали они сообща; если один брался за самовар и наливал воду, другой шел за углем. В темной келье оба вслух зубрили тексты корана, будто плакали. Не пропускали ни одной из пяти ежедневных молитв. После утренней молитвы шли в мечеть к учителю — ахуну, чтобы ответить ему приготовленные уроки. Но вечерами они не отказывали себе в развлечениях. В медресе у ахуна училось немало разных людей, среди них были совсем взрослые и даже муллы, достаточно пожившие в свое удовольствие. Они собирались с молодыми ребятами, вели беседы на приятные темы, ели плов, затевали разные игры.
Когда молла Ораз приезжал домой, Садап-бай смотрела на него с удивлением. Лицо его было бледно, как у покойника, безбородые, еще юные щеки казались вялыми, в гонких губах не было ни кровинки, глаза смотрели тускло. По тому, как он, потупив глаза, играл шнурками халата, можно было подумать, что он чего-то стыдится. Его подавленный вид, привычка держать голову опущенной, сторониться людей, входить и выходить боком — все это наводило Садап-бай на разные мысли. Поэтому она не раз упрашивала Халназара:
— Аю, отец, тебе говорю. Довольно и того учения, которое прошел Ораз-джан. Он уже черное-белое различает, может записать прибыль-убыток. Давай возьмем его из медресе. Уж очень он там страдает.
Но Халназару поведение Ораза очень нравилось. Он видел, что сын его кроток, скромен, стыдлив, во всем следует шариату, и думал: «Может быть, и Ораз со временем станет ахуном в медресе, будет пользоваться почетом и уважением». Он жаждал стяжать себе славу не только богатством, но и положением сына. У него было намерение послать Ораза года через два в Бухару, к источнику высшей мусульманской учености. Поэтому он возражал жене: