Решающий шаг
Шрифт:
— Эзиз-хан, скажи час — и мы нападем!
— Завтра ночью, перед рассветом.
В беседе с Артыком Эзиз слово в слово повторил то, что он уже говорил накануне перед дейханами своего аула — Бахши Мириша. Дейхане, не знавшие воинской повинности, приняли набор на тыловые работы как солдатчину. Эзиз вовремя поднял голос, указал путь к избавлению и неожиданно получил от народа звание хана.
Хотя задуманное Эзизом выступление казалось прямым следствием народного возмущения, на самом деле он давно горел желанием поднять восстание. «Надо напасть, перебить неверных!» — слышался ему неугомонный хриплый голос. Этот голос принадлежал его отцу, Чапык-сердару, старому главарю былых аламанов.
— Надо торопиться, — говорил Эзиз Артыку. — Сейчас, конечно, нет времени выделить боевую конницу, — нападать придется всем народом. Но чтобы не было беспорядка, надо, чтобы жители каждого аула знали, куда им идти и что делать. Тебя я назначаю главным над твоим аулом, а потом ты станешь начальником всех нукеров, которые соберутся с канала Кяль. Такие же назначения я сделаю и по всем другим аулам. Дейхане твоего аула пусть прямо нападают на город, а ты сам отбери себе сотню всадников и скачи с ними к южной будке, разбей там железную дорогу, сломай ноги поезду. Разрушить мост и перервать путь с севера я поручу другим.
— Но у народа нет оружия.
— Бог нам поможет. Пусть вооружаются пока топорами, вилами, охотничьими ружьями, у кого есть. Если возьмем город, все оружие перейдет в наши руки. Тогда будем сыпать огнем во все стороны.
То, о чем говорил этот человек, находило живой отклик в душе Артыка. Но высокомерие, надменная поза Эзиза и какой-то неприятный, холодный взгляд его словно воспаленных глаз с кроваво-красными прожилками, в котором сквозила жестокость, производили отталкивающее впечатление.
«Шакал, настоящий шакал! — подумал Артык, и другая мысль пришла ему в голову: — А теперь, может быть, такой и нужен?» Когда Артык садился в седло, Эзиз дал ему последний наказ:
— Нашему делу, может быть, некоторые воспротивятся. Таких не щади. Кто пойдет против тебя, того уничтожай, а имущество его отдавай на разграбление.
Эти слова заставили Артыка подумать о Халназар-бае, и он с готовность ответил:
— Так я и сделаю!
Глава тридцать девятая
Хуммет знал, что полковник опять сзывал к себе всех эминов, старшин и волостных и что сам он был обязан явиться в этот день в уездное управление, но не торопился с отъездом. До него дошло, что Эзиз собирает народ вокруг себя, видимо, готовится поднять восстание, хотя достоверных сведений об этом у него не было. Понимая, как опасно явиться к полковнику с непроверенными сведениями и вызвать его гнев, Хуммет решил разузнать все точно: что замышляет Эзиз, когда и где собирается выступить, кто приезжает к нему. Он подослал к Эзизу двух своих людей и ждал их возвращения.
Было около полудня. Хуммет приласкал свою вторую жену, потом решил позавтракать. Он опрокинул в рот пиалу водки, оставшейся после вечернего кутежа, и обглодал несколько ребрышек молодого барашка, затем вытер жир с толстых губ и лег, покручивая усы. Вошла старшая жена с годовалым ребенком и присела в ногах у мужа. Забавляя ребенка, она заговорила, стараясь вызвать к себе расположение Хуммета:
— Вон отец, иди к отцу! Полезай на него!
Волостной лежа взял сына, поцеловал его жирными губами. Оттого ли, что жесткие усы кололи нежную кожу ребенка, или ему не нравился тяжелый запах водки, — он отворачивал лицо то влево, то вправо. Хуммет посадил его к себе на грудь. Тогда жена решила, что наступил подходящий момент для разговора.
— Слышишь, отец, тебе говорю: купи же и мне на борык золотые подвески с яхонтами! Да гляди, и платье у меня совсем износилось.
Хуммет повел большими, как у сонного вола, глазами и презрительно улыбнулся:
— Ты и сама износилась.
Эти слова обидели женщину.
— Если уж постарела немного, так можно и бросить?
— А разве я тебя бросил?
— Даже раз в неделю не покажешься...
— В этом вини не меня.
— Кого же?
— Себя. На тебя смотреть противно.
— Купишь на шелковое платье да будешь заботиться обо мне побольше, не будет противно... Скажи: купишь золотые подвески?
— Вот глупая баба! Нацепи яхонты на шею собаке... Разве тебе к лицу такие украшения?
— Когда-то я была для тебя лучше всех, а теперь,— всхлипнула женщина, — собакой стала?
Эти препирательства испортили настроение волостному. Он, неловко приподняв ребенка, пнул жену носком сапога, закричал. Ребенок заплакал.
— Убирайся! — сказал Хуммет. — Не показывайся мне на глаза!
Женщина взяла ребенка на руки и ушла, а волостной погрузился в размышления. Он стал подсчитывать, сколько лишних рабочих назначил каждому старшине, сколько выручит денег, если освободит каждого за тысячу рублей. Так как и вторая жена ему уже прискучила, он стал размышлять, не жениться ли ему в третий раз: взять девушку, устроить богатый той... С этими сладкими мечтами он и заснул.
Во сне он увидел пышную свадьбу, большие скачки. До слуха его донесся далекий конский топот, и он принял его за топот коней на празднестве. Раздался чей-то громкий голос: «Волостной! Волостной!» Хуммету показалось, что это кто-то принес ему свадебный подарок. Он протянул руку и крикнул: «Давай!» — и от своего же голоса проснулся. Открыл глаза и тотчас же в страхе зажмурился: с двух сторон на него глядели дула пистолетов. Он замотал головой:
— Э-э-э!.. — язык не ворочался. Один из джигитов приказал:
— Давай оружие!
— Ббб... рось... те шутить! — растерянно, заикаясь, пробормотал Хуммет.
— Какие тебе шутки! Отдай оружие, не то вот!.. — сказал джигит, приставляя пистолет к виску волостного.
Дрожащими руками Хуммет достал из-под подушки револьвер в кобуре и протянул джигиту.
— Какое еще есть оружие?
— Нич...че...го, кроме вон той двустволки.
И двустволку вместе с патронташем сняли со стены.