Республика Святой Софии
Шрифт:
В Неревском конце Новгорода в слоях XIV в. археологи обнаружили амулет в виде окованного неолитического наконечника стрелы. Такие кремневые наконечники, находимые в земле, воспринимались средневековыми людьми как стрелы Перуна. Новгородцы верили, что такие «перуновы стрелки» можно найти в том месте, куда ударит молния, то есть молнии воспринимали как стрелы Перуна, наконечники от которых остаются в земле. В псковской летописи XV в. находим упоминание таких стрелок: «Иде дождь во всю нощь с громом и с молнию, и бысть пред заоутрени, неизреченно силно тресноу гром велми и велика молния, яко не мощно бяше и казной плоти человечи без оузясновениа быти, яко и земли потрястися, и вся поднебеснаа осеяла молнию, и тою молнию оу святого Пантелемона в монастыри на Красном дворе не на всех иконах золото поазгло еще до завутринеи, а церковь в многых местех находили стрелки, тако же и на лбоу много пощепало чешуи, а церкви бог оублюде, поне же камена» [64] .
64
ПЛ 2. С. 172.
Новгородская «Кормчая» так повествует о громовых стелах: «Стрелки, топоры громовныи — нечестивая, богомерзкая вещь; аще недугы и подсывания и огненные болести лечит, аще и бесы изгоняет и знамения творит — проклята есть». То есть новгородцы верили, что с помощью обнаруженных в земле кремневых топориков и наконечников стрел можно лечить болезни, изгонять бесов и творить чудеса. «Жри, черт, кременье!» — говорит народная пословица.
Найденный в Неревском конце кремневый наконечник был оправлен в медный футляр с изображением «процветшего» креста. Амулет, вероятно, носили на груди. Крест, изображенный на футляре, своим основанием как бы повернут вверх. Показательно, что данный амулет был найден внутри сруба, построенного сразу же после пожара 1311 г. В устройстве сруба археологи обнаружили любопытную деталь: у южной стены дома, под четвертым нижним венцом, в специально вырытой ямке небольшой глубины лежали четыре детских черепа. Эта своеобразная «строительная жертва», возможно, была связана с магическими действиями владельца дома — колдуна-волхва [65] .
65
Седова М. В. Амулет из древнего Новгорода // Советская археология. 1957. № 4. С. 166.
Очень наглядно характеризуют дух свободного творчества, господствующий в новгородской средневековой культуре, забавные бытовые сценки, изображенные на страницах новгородских рукописей. К примеру, в 1358 г. при архиепископе Алексии было написано Евангелие, в котором художник изобразил букву «Р» в виде приплясывающего гусляра. Приписка к миниатюре гласит: «Гуди гораздо», причем рядом с этими словами в тексте читается: «Рече Господь…». Инициал «М» в Псалтири XIV в. представлен в виде двух рыбаков, тянущих сеть и бранящихся между собой: «Потяни, корвин сын! — Сам еси таков!»
В Евангелиях 1323 и 1355 гг. в тератологическом орнаменте вплетены веселые фигурки скоморохов, в инициалах встречаются изображения языческих плясок и жертвоприношений [66] . Эти же миниатюры можно трактовать и с позиции христианской символики.
Изображение сплетенных растений, змей, невиданных монстров, озорных сценок из русского быта, согласно учению Дионисия Ареопагита о подобных и неподобных вещах, «самим несходством должны возбудить и возвысить ум наш так, чтобы и при всей привязанности некоторых к вещественному показалось им неприличным и несообразным с истиною, что существа высшие и божественные, в самом деле, подобны таким изображениям». Н. К. Голейзовский в этом контексте продолжает: «Русский тератологический орнамент представляет собой результат творческой разработки принципа неподобия с использованием на его основе как традиционных мотивов византийской (добавим от себя — и болгарской) символики, так и оригинального изобразительного материала, почерпнутого из окружающей действительности и литературных источников. Такими источниками, помимо книг Св. Писания, содержащих литературные прообразы и параллели ко всем основным тератологическим мотивам, служили для русских живописцев сочинения раннехристианских богословов… сборники вроде Толковой Палеи и… знаменитый Физиолог, возникший на александрийской почве в первые века нашей эры — обширный свод преобразовательных свойств животных и птиц. Многочисленные примеры творческого использования содержащейся в этих сочинениях прообразовательной символики встречаются и в древнейших оригинальных памятниках русской литературы, в частности, в дошедших до нас произведениях Кирилла Туровского и Климента Смолятича». Православие использовало образы языческой культуры, понятные современнику [67] .
66
Покровский А. А. Древнее новгородско-псковское письменное наследие // Труды XV Археологического съезда в Новгороде 1911 г. Т. 2. М., 1916. С. 273–276, 363.
67
См. Стасов В. В. Картины и композиции, скрытые в заглавных буквах древних русских рукописей. — СПб., 1884. С. 19–25; Голейзовский Н. К. Семантика новгородского тератологического орнамента // Древний Новгород. С. 197–247; Смирнова Э. С. Иконография двух заставок в русских рукописях XIV века // Памятники старины. Концепции. Открытия. Версии. Т. И. СПб. — Псков, 1997. С. 263–271.
Приведем еще один пример, доказывающий данное утверждение. В 2003 г. в Новгороде на Никитинском раскопе археологами была найдена прорезная накладка с изображением гудца, играющего на гуслях-псалтире. Поза и одежда гусляра, как доказал В. И. Поветкин, подобны изображению гудца на створчатом наруче из Старорязанского клада рубежа XII–XIII вв. При этом на новгородской накладке в руках гудца не местные гусли псалтиревидного типа, а древний библейский инструмент — многострунный псалтирь царя Давида. Возможно, что на накладке изображен царь-псалмопевец. Показательно, что представители, а точнее, жрецы, двух различных религиозных миров — языческого (скоморох с браслета) и христианского (гусляр с накладки) изображены в едином каноне [68] .
68
Поветкин В. И. Инструментальные музыкальные древности, открытые в Великом Новгороде в 2003 г. // НиНЗ. Новгород, 2004. С. 77.
Впрочем, к царю-гусляру Давиду на Руси было особое отношение. В народном понимании его образ сближался с русскими волхвами. Так, в «Голубиной книге» упавшую с неба книгу, содержащую все тайны мироздания, толкует либо царь Давид, либо вещий Калига. «Голубиная книга» в источниках на Руси упоминается с XIII в., но ее корни восходят явно к более древним временам [69] .
Отметим далее, что декор и технология изготовления предметов личного благочестия до XVI в. церковью не регламентировались, не было даже церковных постановлений, предписывавших всем христианам обязательно носить нательный крест [70] . Даже в конце XV–XVI вв. в знатных русских родах женщины носили мониста, в состав которых входили кресты и иконки, как в древнее время — украшения-обереги. Удельная княгиня Юлиания Волоцкая, благословляя свою внучку, дала ей монисто на гайтане, в которое входили «четыре кресты золоты, да четыре иконы золоты, да три кресты камены з золотом, да восемь пронизок золотых» [71] . В духовной грамоте углицкого князя Дмитрия Ивановича женское монисто описано ясно и четко: «манисто со кресты, и иконы, и прониски» [72] .
69
Голубиная книга. М., 1991.
70
Мусин А. Е. Христианские древности средневековой Руси IX–XIII вв. С. 11.
71
Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. М.-Л., 1950. С. 349.
72
Там же. С. 410.
Археологически найденные кресты-тельники Новгорода XIV–XV вв. отличаются большим разнообразием форм и материалов. По данным археологии можно сделать вывод, что ювелиры без особого трепета относились к изготовлению культовых вещей. То, что на литейных формах находились изображения креста или святых ликов, видимо, не имело для мастеров особого религиозного значения: углубления для отливок предметов христианского культа вольно сочетаются с углублениями для светских украшений.
Процесс религиозного творчества происходил и в монастырях: ведь даже приняв постриг, люди не могли сразу отказаться от существующих в обществе представлений. В этой связи интересен источник под названием «Два правила монахам» из сборника отреченных книг XII–XIII вв., принадлежавшего Троице-Сергиевой лавре. Сборник этот был создан на Руси и предназначался для чтения в монастырях. Привлекает внимание начало рукописи, в котором приводится диалог апостолов и Христа «о ядении»: «Вопросиша Господа о ядении, рече же Господь, иже есть на мя твьрд сердцем да ест мяса, и вино пиет, аще чует ся к Богу предан да в пьльце (войлоке, шкуре. — О.К.) будет ходя, они же реша, аще в пьльце ходя чьрнец съгрешати начнет… какы томоу заповеди соуть. Рече Господь: да идет к болоту, еже не течет аще обрящет е моутящеся без ветра, то благо томоу, аще ли ветр мутит е, то и что сьтворил есть грех то…» [73]
73
Платонов Е. В. Древнерусское «Правило монахам» и почитаемые родники // НиНЗ. Новгород, 2003. С. 330.
По этому источнику можно сделать вывод, что в русских монастырях бытовало снисходительное отношение к грехам и согрешившему (лишь бы в сердце был тверд к Богу), свободное отношение к уставу о питании, а также практиковалась проверка иноков на греховность у болота. Налицо перекличка с языческим почитанием водных источников, широко распространенным на Северо-Западе Руси. В христианский период традиция эта не исчезла, но трансформировалась — почитаемые родники (в том числе и в болотах) стали считаться святыми и около них нередко ставили часовню.
Прологи XIV в. донесли до нас упоминания о волховании среди монахов: «Рече игумен (монаху. — О.К.): „Изложи (из пояса. — О.К.) волшбу свою“. Отвеща: „Согреших, прости мя“. И рече игумен: „Измете волшьбы его“» [74] . Под волхованием в данном случае имеется в виду предмет языческого культа, талисман: «Вълхов есть и в поясе его вълхвование есть» [75] .
Еще один источник, иллюстрирующий религиозное мышление монахов, — житие новгородского юродивого XV в. Михаила Клопского. Повесть начинается с появления Михаила в монастыре в ночь на Ивана Купала (по языческим представлениям, это колдовская ночь, в которую можно встретить существ из иного мира). Поведение необычного гостя, его зеркальное повторение молитв и вопросов, обращенных к нему, настолько усугубило атмосферу необычности, чуда, что только крестное знамение, которым осенил себя Михаил, убедило монахов, что он человек [76] .
74
Пролог Юрьевский сентябрьской половины, XIV в. РГАДА, ф. 381, № 153. 276 а-б.
75
Пролог сентябрьской половины, пер. четв. XIV в. (1313 г.). ГИМ, Син., № 239, 194 г.
76
Повесть о житии Михаила Клопского // ПЛДР. Вторая половина XV в. С. 334.
Сохранившаяся северорусская церковная архитектура XVI–XVIII вв. позволяет нам представить, какими были деревянные храмы Новгородской земли в более ранний период. Большие деревянные церкви строились с широкими гульбищами, предназначенными для праздничных пиршеств, причем зачастую трапезные устраивались более обширными, чем само молитвенное помещение. В этих трапезных обычно устраивали посередине два массивных подпорных столба, напоминающих человеческую фигуру с воздетыми кверху руками. По мнению Б. А. Рыбакова, эти богато орнаментированные столбы являлись схематичными изображениями рожаниц — языческих богинь плодородия [77] . Возможно, деревянные церкви строились с сохранением традиций древних языческих храмов, в принципе не противоречащих православию.
77
Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. С. 751–752.