Ресурс Антихриста
Шрифт:
— Так-так, чтоб следа не осталось… — повторил за ним Олег. — А с этим банком хоть бы хны, стоит себе, живет и здравствует. Словно ничего и не случилось, ни шума, ни скандала.
Он повесил куртку на вешалку и проследовал за Джексоном на кухню.
— Значит, Гриф не трепался?
— Представь себе, нет, — Верховцев подвинул табурет и устало на него опустился. — Гриф говорил правду. У меня в «Юпитер-банке» бывшая одноклассница работает, причем из высших чинов, в генералитете, так сказать, состоит. У нас с ней в школьные годы вроде как роман был с тургеневским названием — «Первая любовь», пришлось спекульнуть на чувствах юности далекой… Короче, такой факт имел место, но самое удивительное — деньги были получены по всем
— Значит, ограбленному это не нужно, точнее не выгодно, а вот почему, это уже другой вопрос, — резонно заметил Джексон.
— Да я над этим башку ломал, но все попусту, мозги, видать, проржавели, — пожаловался детектив.
— Послушай, Олег, водочки не скушаешь? Что-то у тебя вид заморенный. — Джексон вынул из холодильника бутылку с нарядной этикеткой, которая на глазах стала покрываться испариной, как лоб лектора в душном зале. — Очередной кристально чистый продукт от Дяди Сэма, заодно и извилины отшлифуешь.
— Нет, ребята-демократы, только чай! — категорически отверг его предложение Верховцев. — Устал я чертовски, это точно, набегался, как охотничья собака, но пить не хочу и тебе не советую. Новостей полный воз, да какие!.. Их надо на трезвую голову профильтровать и непременно сегодня же.
— Да и у меня к тебе кое-что есть, — многообещающе посмотрел на него Джексон.
— Тем более. Тогда давай как в старые добрые времена заваривай свой коронный крутой чаек на грани чифира.
— Пожалуй, ты прав, — согласился Джексон, убирая бутылку обратно. — Первым делом самолеты… Тогда чаек будет с брусничным вареньем. Я тут у Аркашеньки в кладовке надыбал запасы, наверно, со времен Горбачева. Думаю, не обеднеет наш частный предприниматель от интим-сервиса от одной баночки.
— Что, Аркадий Давидович занялся любимым ремеслом на профессиональной основе? Сочинский ликбез пошел на пользу, теперь ублажает перезрелых дамочек в свободной Риге? — Олегу было действительно любопытно, как устраиваются в столь непростое время, как нынешнее, люди типа Аркаши, которые с детства были не приучены даже подтирать сопли под собственным носом. — Знаешь, эта берлога не тянет на гнездышко для любовных утех. Я бы на месте любой женщины дальше порога сюда не двинулся.
— Э-э, тут не тот вариант. Аркаша не такой поц, чтоб тяжелый хомут на шею вешать, — ухмыльнулся Джексон. — Он привык бабки делать элегантно, не снимая белых перчаток. Он в интим-бизнесе свою нишу отрыл, ты б ни за что до такого не допер, а Аркаша находчивый…
— И что ж он феноменального изобрел?
— Я всех тонкостей не знаю. Он что-то вроде хитрожопенького диспетчера. Если интересно, сам расспроси, он скоро подойти должен.
Джексон выставил на стол чашки, банку с вареньем, полбатона белого хлеба, нож и ложки.
— А я, когда шел сюда, знаешь кого встретил? Величайшего стихотворца Риги и ее окрестностей.
— Цапа что ли? — догадался Джексон. — А где же его преподобие явилось тебе на глаза своим испитым ликом?
— В подземном переходе, у вокзала. Я его сто лет не видел, еле узнал. Служитель муз, кажется, совсем докатился — такой видон, не берусь даже описать. Тащил какую-то драную котомку, чем-то набитую доверху, я так и не разобрал. Но самое удивительное — довольный до безобразия, рот до ушей, глазки светятся, словно только что наследство на лимон получил. Впечатление, что кризис жанра на этом идиоте не сказался.
— Котомку, говоришь, пер? — переспросил Джексон. — Знакомая картина. Цап на придурочную фантазию всегда был горазд; он в условиях суровой буржуазной действительности разрабатывает тему еще более оригинальную, чем Аркаша. Поэзией и в советские времена только избранные могли себе на хлеб заработать, а сейчас — тем более. Вот Цап и переквалифицировался. Он теперь у нас специалист высшей категории по колбасным обрезкам.
— В каком смысле? — с недоумением спросил Олег.
— В самом прямом, — вполне серьезно ответил Джексон. — Расскажу очень коротко — время жаль терять. Цап, он хоть и идиот, но в конце концов понял, что лавров Бродского или Пастернака ему не снискать, и Нобелевским лауреатом умереть ему не суждено. На этой ли почве или от тоски по навсегда покинувшей его музе, он допился чуть ли не до белой горячки. Остановился только, когда пить уже стало не на что, и на халяву подавать вдруг перестали. Из хаты на пропой вынес все подчистую, осталась только недвижимость — сантехника, двери дубовые, ну, и все такое… А помнишь, какую библиотеку ему покойный папашка оставил, все, все до последнего тома в букинистический снес… А жить как-то надо. Вот и нашел Цап себе дело — повадился на Центральный рынок и, в основном, мясной павильон облюбовал. Остался у него опять-таки от отца приличный костюмчик один, старомодного покроя, но все же… Так вот, Цап разыгрывал из себя в том павильоне Покупателя, этакого состоятельного, вальяжного и очень взыскательного. Все ходил по рядам с ученым видом и пробы колбас и копченостей снимал. Фланирует, важный такой, заоблачный, подойдет к одному продавцу — пробу снимет, подойдет к другому — на зуб попросит, вроде вот-вот купит. Кореша мои со стороны наблюдали, ухохатывались! «В вашем салями не достаточно кардамона, или — в эту докторскую колбасу переложили мускатного ореха из-за чего искаженный вкус, или еще: ваших кур, наверно, коптили на еловых опилках, от нее не птицей пахнет, а горелым янтарем…» Ты хоть знаешь, как горелый янтарь пахнет?
— Бред какой-то, — буркнул частный детектив. — Да мне это и в голову никогда не приходило.
— А Цапу пришло… Вот и несет он подобную ересь, а продавцы поначалу даже рты открывали, внимали таким диковинным речам, думали крупный спец: «Да вы распробуйте получше, что вы, колбаса хорошая…» А Цапу только это и надо — набьет брюхо и пошел себе. Потом халява кончилась: то ли задолбал он всех вусмерть своими умными речами, то ли глаза намозолил, то ли из-за перемены имиджа. Пиджак он батянькин пропил и стал ходить в дерюге, а кто станет всерьез воспринимать мудилу, у которого на сюртуке всего полторы пуговицы, одна целая и одна половинка. Тогда Цап стал канать под опального поэта, которого коммунисты якобы хотели сгноить в застенках кагэбэ. Ходил со своими стихами, напечатанными в журнале вместе с фотографией, и просил колбаски в долг; говорил, что в Нью-Йорке солидное издательство готовит к выпуску его поэтический многотомник, и он с офигенного гонорара рассчитается со своими кредиторами сполна. Конечно, хрен кто ему верил, Бальзак какой выискался, но вот отходы от колбасы, обрезки, он как-то уговорил продавцов для него оставлять. Пройдет в конце дня по рядам, наберет котомку, и в укромный уголок, и ножичком так ловко цоп-цоп попки колбасные из кожуры выковыривает, особенно у него ловко, кореша рассказывали, с копченой это получается. Больших высот в этом промысле достиг, мерзавец. Да фиг с ним, заговорился я…
— Ничего, очень даже любопытно.
Джексон поставил заваренный чаек на стол, из литровой банки разложил варенье в две пиалки:
— Пусть немного настоится. Ну, Олег, что там у тебя…
— Сделал больше, чем ожидал, — нарезая батон, сказал Верховцев. — Пришлось некоторые связи подключать и даже на очень высоких людей выходить ради, как любят выражаться журналисты, нескольких строчек в газете.
— Ну, хоть не зря суетился?
Джексон разлил по кружкам чай и Олег, сделав маленький глоток, сразу оценил аромат и букет напитка. Его друг мог пить плохонькую водку, но дрянной чай — никогда. И в этом он толк понимал, как мало кто другой.