Ретроградный меркурий
Шрифт:
Кровь оглушающе долбит в уши, сознание уплывает, в глазах - звёзды.
Я слышу глухой удар! И… облегчение. Судорожно втягиваю воздух. Это больно, блять…
– Детка, ты как?..
Ваня…
Взмахиваю рукой, показывая три пальца.
На троечку я…
Растираю горло.
– Зубы?
Веду языком, проверяя.
– Норм. Нос сломан… И горло, - хриплю беззвучно.
– Ну и как ты могла проебать все оружие, что пришлось вступить в рукопашку?
–
– Двойка, Зольникова!
Хрипло усмехаюсь, вытирая кровь рукавами.
Поворачиваю голову.
Тварь сильно покоцана, но ещё жива. И тоже дышит. И тоже надсадно и болезненно.
– Давай, - тянет руку Иван.
– Почки отморозишь.
Вцепляюсь в его руку. Поднимает.
Опираясь на него, рассматриваю Мансурова.
Забираю Ванин ствол.
– Табельный?
– Левый.
Передергиваю затвор. Целюсь в голову. Он открывает глаза…
– Ничего не получится, Диляра… - улыбается он чокнуто.
– Ты думаешь, я не выстрелю?
– дёргаю бровью.
– Мои люди определят, что его телефон был рядом с моим в момент смерти. Подставишь своего Ивана-дурака под хим допрос? Тогда вам обоим пиздец.
– Иван-дурак телефон выложил, - брезгливо смотрит на него Ваня.
Потому что мой Иван, не дурак.
– Всё равно не получится… Ты не сможешь…
– Вань, отойди, ботинки забрызгает.
– Златовласка…
– Чего ты там бормочешь?
– напрягаюсь я.
– Златовласка очень расстроится… - хрипит он.
– Если я не приеду.
– Переживет.
Смеётся.
– В том-то и дело… В том-то и дело… Не переживет. Если я не приеду, ее ликвидирует следом охрана. А она такая… хорошая девочка…
– Ааа!!!
– срывает меня от ярости.
Пинаю его по ребрам. И смотрю как загибается.
– Тварь… Тварь!! Я тебе колени прострелю!
– А я - ей, - выдавливает он из себя.
– Ей будет обиднее, она - балерина.
Отвожу ствол. Иван забирает его у меня.
– Чего делать?
– смотрю на него.
– Полкану звонить.
– Чего там, Виктор? Разрулил?
– Ну… Объявил ЧС в связи с недоверием старшего офицерского состава командованию. Пригнал всех силовиков. Оцепил здание. Заморозил деятельность следственной питерской группы до подтверждения их полномочий на самом высшем уровне. Весело там, короче…
– Телефон мне дай его, - киваю на Мансурова.
– Позвоним полкану.
Иван силой заставляет Мансурова разблокировать. Набирает, подает мне.
– Полковник Зольников.
– Это я…
– Уф… - выдыхает.
– Иван рядом?
– Да.
Кратко описываю ситуацию, не называя имён.
– Я знаю. Лазарев отказался сотрудничать. Наотрез.
– Что мне делать?
– Во-первых, молодец, что спросила, перед тем, как сделать. Хвалю. Ценю. Во-вторых… отпусти его.
– Что?! Нет!
– Нельзя иначе. Отпускай.
– Вить!…
– Это приказ!
Растерянно смотрю в глаза Мансурову.
Он смеётся окровавленным ртом. Мерзко, как Джокер.
Присаживаюсь.
– Я тебя найду… Я ее найду, а потом тебя, - обещаю я.
Встаю.
– Вань, поехали, - достаю из багажника свое оружие.
– Ща…
Слышу несколько сдавленных воплей. Догоняет меня.
– Чего ты там?
– Стрелялку ему сломал.
– Пальцы, что ли?
– Ага… Кушать хочешь?
Заботливый мой…
– Зверски!
Глава 24 - Нежности
Я сижу у травматолога, лицевого хирурга, в платной клинике. На кресле типа стоматологического.
Иван в белом халате, накинутом на широкие плечи, стоит в дверях. Халатики тут ему не по размеру.
Врач осматривает.
– Операция не понадобится. Но вправить придется.
– Вправляйте.
– Анестезию сейчас сделаю. Аллергия есть?
А я даже не знаю, можно ли мне теперь анестезию. Вспоминаю, как краем уха слышала, что наши девочки говорили: все стоматологические проблемы надо решать до беременности, потому что потом анестезия - это очень вредно для ребенка.
– Не надо анестезию, давайте так.
– Ну что Вы… Это болезненная процедура.
– Да потерплю я.
– Зачем же терпеть?
– Не надо анестезии, - нахмуриваюсь я, делайте так.
– Яра, не гони… - скрещивает руки на груди Иван.
– У вас какие-то противопоказания?
Ну как-то это не феерично сообщать Ивану про ребенка так.
Для него это, считай, сенсация! И надо как-то… праздник ему замутить, короче. Чтобы прочувствовал на полную. Так как за вторым я ни за что не пойду!
– Никаких. Хочу так, без анестезии.
Врач, с вопросом в глазах разворачивается к Ивану. Видимо уточнить, не сумасшедшая ли я.
– Вправляйте, - пожимает Иван плечами.
Врач, попшикав в нос лидокаином, принимается за дело.
С воплем хватаюсь за ручки кресла. Из глаз фонтаном слезы. Но быстро все…
– О… Ммм… Фак! Зольников… - зло рычу я.
– Гад…
– А я то чо?!
– Люблю тебя не могу, - цежу я сдавленно.
– Маньячка!
– закатывает он глаза.
– Это от отека и гематом, - мажет сверху гелем.
На переносицу - широкий телесного цвета пластырь с порами. Лепестками он уходит под глаза.