Реванш сатаны (Предисловие)

В начале, как известно, было Слово.

И Слово — всякий знает — было: Бог.

И еще была в этого Бога (или богов — монотеизм ли, политеизм, сейчас для нас с вами не суть важно) вера.

Ибо с помощью идеи божества человек объяснял себе мир, и все окружающее и происходящее делалось понятным — даже тогда, когда оставалось недоступным разумению. Почему солнце восходит или умирает человек? Да потому, что так определено свыше; порядок такой. Понятный, непонятный ли, приятный или безрадстный — но порядок.

Да вот беда — в благодетельной и благодатной сени веры потихоньку подрастало Знание. Век за веком сливались в тысячелетия, и оно, знание это, мало-помалу принялось если и не теснить веру, то уж во всяком случае соперничать с ней.

В нашем европейско-христианском сознании (о других народах и культурах я не говорю) в век Просвещения и век Пара и Электричества быстрые разумом невтоны постепенно обретали в глазах если не большинства, то очень и очень многих — а может, все-таки и большинства! — ореол святости; Наука же и Прогресс уверенно занимали место Божественной Благодати.

А сад Эдемский, совершив умопомрачительный курбет, переместился из прошлого, из начала всех начал, в будущее — то отдаленное, но неизбежное время, что наступит, когда Прогрессивная Благодать осияет весь мир.

Новая вера требовала и новых вдохновенных гимнистов. Они и пришли — под жюль-верновскими знаменами «романа в совершенно новом роде, романа о науке»; а чуть позже это диковинное племя, с легкой руки американо-люксембуржца Хьюго Гернсбека (или, точнее, того неведомого — мне, по крайней мере, нашего соотечественника, что перетолмачил на язык родных осин предложенный «дядюшкой Хьюго» термин) получило наименование писателей-фантастов, творимая же ими литература — соответственно, научной фантастики.

И хотя уже первые её столпы и — адепты — начиная с самого отца-основателя Жюля Верна, не говоря, тем более, о Герберте Уэллсе поставили всеблагость свершений научного прогресса под большой вопрос, тем не менее, вера от того не пошатнулась. Издержки… а на них, как известно, многое списать можно; и искусство это род человеческий освоил, прямо скажем, в совершенстве.

Однако настал момент, когда издержки эти оказались непомерно велики — в июле — августе сорок пятого, явившего миру чудовищные атомные грибы, вспухшие над Аламогордо, Хиросимой, Нагасаки. Многими жуткое это Троебомбие было воспринято как потрясение основ. Потрясение же обернулось крушением веры.

А поскольку природа не терпит пустбты, за счет этого освободившегося пространства принялось расширять свою экологическую нишу суеверие; никогда не умиравшее, но немногочисленное племя астрологов, прорицателей, колдунов и магов пустилось плодиться и размножаться. Хлынуло оно, разумеется, и на книжные страницы — вот так и родился жанр, получивший название «фэнтези». Само собою, существовал он и до того; вернее, существовали его проторазновидности — вроде готического романа и иже с ним. Но теперь эти предтечи жанра слились в единый поток, который с каждым годом стал набирать силу.

На стыке же этих двух литературных пространств — научной фантастики и фэнтези — вполне предсказуемым, естественным путем образовалась некая сумеречная зона, в которой сохраняют силу законы обоих миров} и потому она вполне закономерно получила адекватное своему дуализму синтетичное имя «сайнс фэнтези».

Именно об этой двойственной литературе у нас и пойдет нынче речь. О ней — и об одной из самых ярких ее представительниц, американской писательнице Мэрион Циммер Брэдли.

Родилась она в 1930 году в Олбани — расположенной на берегу Гудзона, там, где начинается канал Эри, заштатной (еще бы, каких-то сто тысяч жителей супротив многомиллионного потомка и наследника Нового Амстердама!) столице штата Нью-Йорк. Однако когда школа осталась позади и пришла пора подумать о высшем образовании, она не захотела оставаться при ларах и пенатах, хотя прямо тут, под боком, находился университет штата Нью-Йорк. Со свойственными большинству ее соотечественников легкостью на подъем и охотой к перемене мест Мэрион с северо-востока стрaны отправилась на юго-запад, в Калифорнию, где и поступила в Калифорнийский университет. Заведение это, замечу, не принадлежит к числу старинных и увитых плющом, — основано оно было всего-навсего в 1868 году, — является тем не менее весьма престижным, а кампусы его разбросаны по Сан-Франциско, Лос-Анджелесу, Риверсайду, Дейвенпорту и так далее, что само по себе вовсе не удивительно: нельзя же собрать в одном месте чуть ли не стотысячную (весь Олбани или Беркли!) ораву студентов. Факультет, на который поступила юная мисс Брэдли, находился в Беркли; окончив курс, она поступила здесь же в аспирантуру. Да так и осталась тут жить. Правда, в шестьдесят седьмом — требовали того литературные дела — на несколько лет она перебралась было в Нью-Йорк, но потом все-таки вновь вернулась на берега залива Сан-Франциско.

Не знаю, что именно изучала в университете Мэрион Брэдли — в доступных мне источниках сыскать на сей счет сведений не удалось. Скорее всего (но отнюдь не наверняка!) — английскую филологию: по собственному признанию, запойным книгочеем она была с детства…

Еще тогда ее воображение покорили исторические романы норвежской писательницы, лауреата Нобелевской премии 1928 года Сигрид Унсет «Викинги», «Кристин, дочь Лавранса» (существующий, кстати, в прекрасном русском переводе), «Улав, сын Аудуна»; фантастика Ли Бреккетт, (с нею вам вскоре придется встретиться в серии «Числа и руны»), Генри Каттнера, Кэтрин Мур… Обращенная в прошлое, будущее или вообще в любое иномирье литература в чем-то неизбежно смыкается. И потому вовсе не случайно Иван Ефремов, например, наряду с фантастикой написал «Великую Дугу» и «Таис Афинскую», а из-под пера Мэрион Циммер Брэдли выходят не только блистательные образчики «сайнс фэнтези», но и квазиисторические романы. Причем интерес этот едва ли не во всех без исключения случаях закладывается еще в самом невинном возрасте.

Не могу ничего сказать и о том, когда потребительский, читательский интерес превратился у нашей сегодняшней героини в практический, активный, творческий.

Не подлежит сомнению лишь факт: дебютировала Мэрион Циммер Брэдли в 1954 году, опубликовав во втором номере журнала «Вортекс сайнс фикшн», выходившего в Нью-Йорке под редакцией Честера Уайтхорна, сразу два рассказа — «Только женщины» и «Замочная скважина». Уже три года спустя в журнале «Венчер сайнс фикшн» появился ее первый роман — «Дверь сквозь космос», космическая опера, исполненная в манере «сайнс фэнтези». Чуть выше мне уже пришлось упомянуть имя Генри Каттнера — теперь пришла пора к нему вернуться. В 1946 году он опубликовал роман «Темный мир» (отечественным читателям он уже несколько лет как знаком, хотя русский перевод хром на обе ноги и крив на оба глаза). Эта книга была одной из тех, что формировала архетип жанра «сайнс фэнтези», и на шестнаддатилетнюю Мэрион Циммер Брэдли она оказала влияние поистине зачаровывающее.

И в результате первый ее роман оказался весьма искусной и талантливой стилизацией под «Темный мир» — стилизацией, нашедшей продолжение и в следующем ее романе, «Соколах Нарабедлы». И лишь годом позже, в пятьдесят восьмом, на страницах журнала «Эмейзинг сториз» появился, так сказать, собственным голосом и на собственный лад спетый роман Мэрион Циммер Брэдли «Спасители планеты», положивший начало многотомной даркоуверианской эпопее книга, которую вы держите сейчас в руках, объединяет произведения именно этого цикла. Нельзя сказать, будто «Спасители…» враз сделали Брэдли знаменитой; но именно с них год за годом стала складываться та самая «сага Даркоувера», что заставила впоследствии многих критиков поставить имя Мэрион Циммер. Брэдли в один ряд с Дж. Р. Р. Толкиеном и Фрэнком Гербертом.