Ревекка и Ровена

Теккерей Уильям Мейкпис

Король Канут

Духом смутен, вышел к морю погулять король Канут.

Много лет он бился, дрался, резал, грабил мирный люд,

А сейчас воспоминанья короля, как псы, грызут.

Справа от него епископ, слева канцлер, прям и горд,

Сзади пэры, камергеры, шествует за лордом лорд,

Адъютанты, капелланы, и пажи, и весь эскорт.

То тревогу, то веселье отражают их черты:

Чуть король гримасу скорчит - все кривят проворно рот,

Улыбнется - и от смеху надрывают животы.

На челе Канута нынче

мрачных дум лежит печать:

Внемля песням менестрелей, соизволил он скучать,

На вопросы королевы крикнул строго: "Замолчать!"

Шепчет канцлер: "Государь мой, не таись от верных слуг:

Что владыке повредило - бок бараний иль индюк?"

"Чушь!
– звучит ответ гневливый.
– Не в желудке мой

недуг.

Разве ты не видишь, дурень, в сердце мне недуг проник.

Ты подумай только, сколько дел у нас, земных владык!

Я устал".
– "Скорее кресло!" - крикнул кто-то в тот же

миг.

Два лакея здоровенных побежали во весь дух,

Принесли большое кресло, и Канут, сказавши: "Ух!",

Томно сел - а кресло было мягко, как лебяжий пух.

Говорит король: "Бесстрашно на врагов я шел войной,

Одолел их всех - так кто же может вровень стать со мной?"

И вельможи вторят: "Кто же может вровень стать

с тобой?"

"Только прок ли в славе бранной, если стар и болен я,

Если сыновья Канута, словно стая воронья,

Ждут Канутовой кончины, нетерпенья не тая?

В грудь вонзилось угрызенье, мне его не превозмочь,

Безобразные виденья пляшут вкруг меня всю ночь,

Дьявольское наважденье и заря не гонит прочь.

Лижет пламя божьи храмы, дым пожаров небо скрыл,

Вдовы плачут, девы стонут, дети бродят средь могил..."

"Слишком совестлив владыка!
– тут епископ возгласил.

Для чего дела былые из забвенья вызывать?

Тот, кто щедр к святейшей церкви, может мирно почивать:

Все грехи ему прощает наша благостная мать.

Милостью твоей, монахи без забот проводят дни;

Небу и тебе возносят славословия они.

Ты и смерть? Вот, право, ересь! Мысль бесовскую гони!"

"Нет!
– Канут в ответ, - Я чую, близок мой последний

час".

"Что ты, что ты!
– И слезинку царедворцы жмут

из глаз.

Ты могуч, как дуб. С полвека проживешь еще меж нас".

Но, воздевши длань, епископ испускает грозный рев:

"Как с полвека? Видно, канцлер, ум твой нынче нездоров:

Люди сто веков живали - жить Кануту сто веков.

Девять сотен насчитали Енох, Ламех, Каинан

Так неужто же владыке меньший срок судьбою дан?"

"Больший, больший!" - мямлит канцлер, в страхе горбя

гордый стан.

"Умереть - ему?
– Епископ мечет пламя из очей.

От тебя не ждал я, канцлер, столь кощунственных речей:

Хоть и omnibus communis*, он избранник средь людей.

Дар чудесный исцеленья небом дан ему в удел:

Прокаженного лишь тронет - тот уже и чист и цел.

Он и мертвых воскрешал бы, если б только захотел!

Иудейский вождь однажды солнца бег остановил,

И, пока врагов разил он, месяц неподвижен был:

Повторить такое чудо у Канута хватит сил".

"Значит, солнце подчинится моему приказу "стой!"?

Вопросил Канут.
– И властен я над бледною луной?

Значит, должен, усмирившись, мне покорствовать прибой!

Так иль нет? Признать готов ли власть мою морской

простор?"

"Все твое, - твердит епископ, - суша, море, звездный хор".

И кричит Канут: "Ни с места!
– в бездну вод вперяя

взор.

Коль моя стопа монаршья попирала этот брег,

Для тебя, прибой, священен и запретен он навек.

Прекрати же, раб мятежный, свой кощунственный набег!"

Но ревет осатанело океан, валы бегут,

С диким воем брег песчаный приступом они берут.

Отступает свита, канцлер, и епископ, и Канут.

С той поры речам холопским положил Канут конец,

И в ларец бесценный запер он монарший свой венец,

Ибо люди все ничтожны, а велик один творец.

Нет давным-давно Канута, но бессмертен раб и льстец.

{Перевод Э. Липецкой.}

{* Участь всех (живущих) (лат.).}

Слушая эту балладу, ужасно длинную и серьезную, точно проповедь, иные из придворных посмеивались, иные зевали, а иные нарочно храпели, притворяясь спящими. Именно этим вульгарным приемом захотел угодить королю Роджер де Вспинунож; но Его Величество так стукнул его по носу и по уху, что Роджер мигом проснулся, а король сказал ему: "Слушай и соблюдай учтивость, раб. Тут ведь именно про тебя и поется. Уилфрид, твоя баллада длинна, но пришлась весьма кстати, и я успел остыть за время твоего нравоучения. Дай мне руку, мой честный друг. Доброй ночи, mesdames. А вы, джентльмены, готовьтесь к завтрашнему генеральному штурму; и уж я постараюсь, Уилфрид, чтобы твое знамя не опередило моего". С этим король, предложив руку Ее Величеству королеве, удалился на покой.

Глава III. Святой Георг за Англию

Покуда царственный Ричард и его двор пировали под стенами Шалю, осажденные терпели самые ужасные муки, какие только можно вообразить. Все запасы зерна и скота, даже лошади, ослы и собаки давно уже были съедены; недаром Вамба говорил, что верные мечи не подвели бы осажденных, но у них подвело живот. Когда защитники Шалю выходили на стены отбивать штурмы Ричардова войска, они походили на скелеты в доспехах; руки их до того ослабли, что едва могли натянуть тетиву или сбросить камень на головы королевских солдат. Граф Шалю, человек гигантского роста, в бою не уступавший самому Ричарду Плантагенету, с трудом поднимал свой боевой топор в тот последний день, когда сэр Уилфрид Айвенго поразил его прямо в... Но не будем предвосхищать события.