Ревет и стонет Днепр широкий
Шрифт:
Но улыбался Юрий сейчас и не от этого воспоминания. Улыбку вызывал у него курьез, который произошел сразу после того, как семеновцы без боевых действий, а под крики «ура» захватили Госбанк и Коцюбинский выставил свои караулы.
Покончив с расстановкой внутренних караулов, у сейфов и по многочисленным переходам, Юрий снова вышел на подъезд, чтобы еще раз проверить внешнюю охрану. И вдруг он увидел, как из темени улицы, озаряемой лишь отблесками костров, появилась с винтовками на руку цепь вооруженных людей в черных бушлатах. Матросы бежали и кричали:
— Бросай оружие, стервецы! Даешь народу народную монету! Долой Временное правительство! Да здравствует власть Советов!
Пришлось и семеновцам, как
— Ура! Да здравствует власть Советов!
Недоразумение произошло потому, что действовали одновременно две группы руководства операциями восстания — на случай, если бы одна из групп руководства погибла, и для взятия Государственного банка послано было два разных отряда: солдат и моряков.
И вот Юрий Коцюбинский стоял на углу и слушал, как стучали пулеметы, все усиливалась и усиливалась ружейная стрельба, вступили в действие и полевые пушки; крики «ура» то обрывались и затихали, то громыхали с новой силой — юнкера и «ударники» из–за штабелей дров перед царским дворцом вели отчаянный огонь по штурмовикам, короткими перебежками приближавшимися к дворцу. Коцюбинский всматривался, ему очень хотелось увидеть, как осуществляется штурм, но Зимний утопал в темноте, а Дворцовая площадь на мгновение освещалась взрывом гранаты или от зарницы далекого пушечного выстрела и сразу же снова погружалась во мглу, еще более черную после вспышки света.
Солдаты–семеновцы, держа в руках винтовки с примкнутыми штыками, топтались возле Юрия, то ли грея окоченевшие ноги, то ли нервничая в предвидении рукопашной схватки, и переговаривались шепотом, хотя под грохот артиллерийской канонады и пулеметной пальбы можно было кричать во весь голос — и все равно не было бы слышно.
Нетерпение и странное чувство обиды не давали Юрию покоя. Он был здесь, в самом, что называется, водовороте восстания, почти рядом с местом главного боя, но ему казалось, что бой гремит где–то далеко, а он попусту теряет время, простаивая здесь без дела, ненужный, забытый, словно какое–то постороннее лицо, непричастное к событиям — таким выдающимся, важнейшим, историческим событиям! — и все это должно произойти без него!.. Разве это не обидно? Когда же будет подан сигнал, чтобы и семеновцы ринулись врукопашную?
Вспышка ракеты на мгновение вырвала из тьмы каменный столп Александровской колонны с ангелом на верхушке в центре Дворцовой площади, и кто–то из солдат прокричал Юрию в самое ухо:
— Смотри, комиссар! Ангел уже в небо подался! Сейчас и сам Керенский к богу за пазуху вознесется…
Юрий зажег спичку и посмотрел на часы. Было половина десятого. Юрий заволновался. Что за черт? Полчаса прошло с момента выстрела «Авроры»! Почему же нет приказа? Может, о них забыли? Может, связной сбился с дороги?.. Ведь ровно в десять в Смольном должен начаться съезд Советов, который и провозгласит власть Советов в бывшей Российской империи? А по ленинскому плану восстания с Зимним дворцом к тому времени непременно должно быть покончено… Об этом Юрию сообщил Подвойский: так приказал Ильич!
Ильич!
Волнение снова охватило Юрия — ведь совсем недавно, вечером, он снова видел Ленина, разговаривал с ним…
3
Дело было так.
В казармы Семеновского полка явился один из руководителей фабзавкомов города Уралов с поручением от Подвойского. Газету «Рабочий путь» разгромили юнкера, центральный орган большевистской партии не может выйти в свет, — а когда же, как не сегодня, так дорого печатное большевистское слово? Наиболее пригодной типографией для выпуска большевистской газеты максимальным тиражом была типография газеты «Русская воля» — на Ивановской улице. По указанию Военно–революционного комитета большевик Уралов и был назначен комиссаром типографии для выпуска центрального органа партии. Но ведь «Русская доля» была наиболее реакционным из современных органов печати, и типография принадлежит этой газете… Подвойский приказал семеновцам захватить типографию и редакцию «Русская воля», Уралову — обеспечить к утру выход закрытой вчера газеты «Рабочий путь».
Уралов и Коцюбинский со взводом семеновцев сели на грузовую автомашину и немедленно выехали на Ивановскую. В их распоряжении было два мандата BPK, два нагана и три десятка бойцов с винтовками — больше бойцов в машину не поместилось, а машина в полку была только одна. А овладеть ведь нужно было оплотом контрреволюционной пропаганды: сотни рабочих–печатников десятки редакционных работников — эсеров, меньшевиков и кадетов, — и все это, видимо, под многочисленной охраной, вооруженной до зубов. И захватить молниеносным ударом, чтобы владельцы типографии не успели испортить ротационные машины, гарантировавшие выпуск стотысячного тиража газеты в течение нескольких часов. Мешок с готовыми матрицами очередного, завтрашнего, 25 октября, номера газеты «Рабочий путь» лежал у ног Уралова: номер был готов, только печатай!
Они выехали на Ивановскую, и вот перед ними был огромный шестиэтажный домище: типография и редакция оплота контрреволюции — газеты «Русская воля».
Операцию решено произвести в расчете на внезапность и быстроту: высыпать из автомашины и — в штурмовом порядке — ворваться в помещение. Если охрана юнкеров окажет сопротивление — поднять стрельбу в вестибюле, в коридоре, вызвать панику и захватить дом стремительным натиском.
На удивление, никакой внешней охраны не оказалось. Тяжелые ворота во двор были заперты. На стук прикладами из сторожки появился швейцар. Спросил, как доложить «по начальству». Под дулами винтовок он открыл ворота и пропустил машину во двор. Охрана юнкеров, оказывается стояла тут до самого вечера — волновалась, беспокоилась, митинговала. Звонили в штаб, в комендатуру, в свое училище, просили сменить. Смену обещали, по смена не шла. Потом выяснилось, что все юнкерские училища внезапно поставлены под ружье и выведены в неизвестном направлении — по всей видимости, в Зимний дворец. Юнкера помитинговали еще раз, говорили о сухом пайке и приварке, о гибели России и необходимости спасать ее, а также о том, что в такую ответственную минуту им нужно быть вместе со всем своим училищем. После этого юнкерская охрана сняла свои посты и ушла. По всей вероятности, в Зимний дворец, разыскивать свое училище.
Как же действовали дальше?
Коцюбинский оставил небольшую охрану у ворот, a сам вместе с Ураловым и остальными семеновцами направился в здание. На первом этаже стояли ротации и размещался склад бумаги, на втором — стереотипная, на третьем — наборный цех. Редакция занимала верхний, шестой этаж. Но редакция — дело десятое: пока операция захвата всего здании будет продвигаться этаж за этажом вверх, нужно, не теряя времени, сразу же овладеть ротационным цехом, выбросить матрицы «Русской воли», заложить матрицы «Рабочего пути» и начинать печатание.
Они вбежали в цех с винтовками на изготовку.
Огромный цех заливал яркий электрический свет. Ротации ритмично гудели, бесконечные ослепительно белые полосы бумажной ленты раскручивались из рулонов, исчезали в пастях машин — и непрерывным потоков ложились уже один на один, лоснясь свежей краской, огромные листы отпечатанных экземпляров «Русской воли».
Солдаты с оружием в руках ни у кого в цехе не вызвали удивления: типография уже который день работала под охраной, а в цех с оружием в руках заходили — то смена стражи, то комендантский патруль, то еще какая–нибудь инспекция или военный надзор. Но почему так много? И почему винтовки на изготовку?.. Операторы не отошли от машин, а только взглянули из–под зеленых козырьков на лбу. Подошли свободные техники, подсобные рабочие.