Ревизия командора Беринга
Шрифт:
Сухощавый двадцатидвухлетний лейтенант Чириков был ровесником Петербурга. Как и этот город, вся его жизнь строилась но воле и разумению Петра. Тринадцатилетним мальчишкой вместе с другими учениками Московской навигационной школы — Дмитрием и Харитоном Лаптевыми, Степаном Малыгиным, Семёном Челюскиным, Василием Прончищевым — привезли его в Петербург, чтобы укомплектовать Морскую академию.
Они не знали, что именами их назовут моря и проливы, острова и бухты... Они и не думали об этом. С семи часов утра будущие капитаны и лейтенанты под грохот барабанов маршировали на плацу, отрабатывая
Прямо под окнами Морской академии строились на невском берегу корабли, и в торжественные дни будущие капитаны выстраивались в шеренги у верфи. В голубом кафтане с серебряным шитьём приходил сам император. Гремели пушки. Новый корабль медленно сползал со стапелей в невскую воду.
Четыре года назад состоялся первый выпуск. Лучшего ученика, Алексея Чирикова, произвели сразу в унтер-лейтенанты и оставили в Академии. Уже преподавателем. А теперь — новый чин, новое назначение.
В обычае петровского времени срывать людей с одного дела, чтобы начать другое... Плохо это или хорошо — лейтенант не задумывался. Иначе и не делалось. Нужных людей не хватало и так поступали со всеми...
В прикрытых рогожами возах, тащившихся к Вологде, невозможно было угадать задуманного императором корабля, но били склянки, отмеряя дорожное время, и, едва отъехали от Петербурга, Чириков приказал гардемарину Чаплину вести журнал.
— Вроде как моря-то не видать ещё, Алексей Ильич... — сказал Чаплин. — Сколько ещё времени пройдёт, покуда плавание начнётся...
— Для нас уже началось! — прерывая его возражения, сказал Чириков.
— Коли так, то чего же? — ответил Чаплин. — В ближайшем «порту» и начну журнал. Как деревня-то, где мы остановиться думаем, называется?
— Опёнкино, кажись, — ответил правивший лошадьми денщик Чирикова Фёдор.
Чириков ничего не сказал. Закрыв глаза, он полулежал в санях, и ему казалось, что это не сани покачиваются на зимней дороге, а палуба корабля, идущего но безбрежному морю... Скрипели полозья. Плыли над занесёнными снегом нолями.
Уже близка была Вологда, когда послышался позади заливающийся колокольчик.
— Что в Петербурге слышно? — обратился Чириков к офицеру, нетерпеливо поджидающему, пока потеснятся неповоротливые возы, чтобы пропустить тройку.
— Государь император преставился... — простуженным голосом отвечал офицер. — Везу манифест о восшествии на престол государыни императрицы Екатерины.
Чириков побледнел.
— Трогай! — хрипловато крикнул офицер.
Кучер чуть приподнялся и вытянул кнутом застоявшихся лошадей. Снежная ископыть полетела в обожжённые морозом лица матросов.
Когда, подавленные и притихшие, въехали в занесённую снегом Вологду, в окнах уже мерцали огоньки. Низенькие дома тонули в сугробах, на крышах лежали тяжёлые снеговые шапки.
В воеводской канцелярии так и не удалось
— Бедные-то каки, бедные... — причитала на Соборной площади старуха, разглядывая замерзших красноногих матросов. — Ужо и помер, а и с того света гоняет вас...
Слёзы текли из её потухших глаз, и Чириков не выдержал.
— Пошла вон, карга! — закричал он и махнул рукой. — Ломай ворота, ребяты!
На свой страх и риск приказал занять пустующие в Гостином дворе амбары. Закатили на катках тяжёлые подводы, поставили караул. Всё. Корабль благополучно достиг указанной капитаном Берингом гавани, теперь можно было и команду расквартировать.
Беринг приказал ждать его в Вологде. Целую неделю ждал Чириков капитана.
Смутно, тревожно было... Матросы рассказывали, что забрали в приказную избу калечного солдата, хваставшего, будто он лично знает императрицу.
— В роте у нас жила, когда Мариенбург взяли! — кричал он. — Потом Шереметев-фельдмаршал её выкупил... Коли теперь императрица она, может, и я — амператор!
Кусал губы, слушая эту брехню, Чириков. Непостижимо было, в сколь дикий край заплыл снаряженный покойным государем корабль.
4
Было уже темно, когда император очнулся от беспамятства. В зальце с низким потолком, где лежал он, горели свечи. Какие-то люди толпились у дверей. Боль стихла, но по всему телу расползалась невесомая, предсмертная пустота... Вглядываясь в лица приближённых, Пётр нахмурился. Тут тёрся и светлейший Алексашка, которому запрещено было являться ко двору... Но не оставалось уже времени для гнева. С трудом разжав ссохшиеся губы, потребовал перо и бумагу.
«Отдайте всё...» — начертал на листе. И всё... Кончилось время. Перо выпало из мёртвых пальцев, да фиолетовые чернила пятнами смерти расползлись по белой рубахе.
Меншиков перекрестился и, расправив плечи, вышел. Скорбела душа о херц каптейне, но гулко и нетерпеливо билось в груди сердце. Снова, как в прежние времена, отгоняя скорби, торопили дела, не оставляли времени для печалей. Всё решали сейчас мгновения.
У дверей залы, где собрались господа сенаторы, Меншиков остановился. Судя по голосам, верх брала партия сторонников царевича Петра Алексеевича. Меншиков нахмурился и поманил пальцем генерала Бутурлина.
— Нешто конец? — подбегая, спросил тот.
— Пора начинать! — уронил Меншиков. — Государь император преставился.
И вошёл в залу.
Смолкли при его появлении голоса. Уже который день ожидали этого мгновения сановники, но всё равно, когда свершилось неотвратимое, известие потрясло их. Что будет теперь с каждым из сидящих здесь? Кто займёт опустевший трои? Куды поведёт разорённую войной и реформами державу? Как теперь жить-то оповадиться?