Ревность
Шрифт:
— Не беспокойся, — ледяным тоном проговорила она. — Я сегодня еду. Как раз начала собираться.
До этого момента у нее и в мыслях не было ничего подобного, но стоило словам выскочить, как Розамунда поняла, что именно так она и поступит.
— Да?.. — Одну восхитительную секунду Линди пребывала в полной растерянности. Затем ее взгляд приобрел какое-то диковинное, чуть ли не коварное выражение. — Понятно. И как же ты поедешь?
— Поездом, само собой, — процедила Розамунда. — Как я это делала почти двадцать лет, пока не подвернулась ты со своей машиной.
В нормальном состоянии она бы нипочем не позволила себе так недвусмысленно демонстрировать собственную неприязнь, но от повышенной температуры в сочетании с гневом она не то чтобы была не в себе, а просто вела себя чуточку безответственно. Довольно приятное ощущение, как будто находишься в легком подпитии.
— Ах, так. — Линди смотрела на нее со странной задумчивостью. — Ну что ж, тогда я пошла.
Линди попрощалась. Задняя дверь за ней захлопнулась. Откуда же такое чувство, будто на самом деле она не ушла? Будто в любую минуту может вернуться, крикнуть снизу что-нибудь веселое и злое? Розамунда кинулась собираться в дорогу с лихорадочной, почти вороватой поспешностью. Прямо перед выходом ей пришло в голову, что неплохо бы позвонить свекрови и предупредить, что вместо Линди приедет она, Розамунда.
К телефону подошла Джесси, и Розамунда осипшим, нервным голосом (нервным от страха, что Линди каким-то образом может ее подслушать) наспех объяснила перемену планов — точнее, констатировала, поскольку объяснений никаких не было. Джесси, понятное дело, несколько удивилась, но это ничего, дайте только добраться до места, а там уж Розамунда что-нибудь придумает.
Тогда она еще не знала, что до места ей добраться не доведется.
Воспоминания о следующем часе — или около того — смазаны. Она помнит, что, когда вышла из дома, короткий декабрьский день уже угасал. Розамунда торопливо шла по мокрым, темнеющим улицам и вдруг услышала шаги за спиной.
Да, это была Линди, стремительная и решительная, с кучей оправданий: она, мол, должна отвезти миссис Филдинг отпечатанные записи… а туман все еще слишком силен, чтобы ехать на машине… и она подумала, как будет здорово прокатиться на поезде с Розамундой…
Насколько Розамунда помнит, она с грехом пополам отвечала, в меру вежливо… Они дошли до станции… и там, да, там встретили Нору, как позже Нора и утверждала, слушали ее горькие жалобы на Неда. Потом подошел поезд до Эшдена. И следующее, что Розамунда отчетливо припоминает, — они с Линди сидят в пустом вагоне друг напротив друга и спорят. Нет, ссорятся, да так, как прежде никогда себе не позволяли.
С чего все началось? То ли Розамунда в горячечном легкомыслии потеряла самообладание? То ли Линди, хорошенько рассчитав, спровоцировала ссору ради собственных целей? Что бы то ни было, они сидели и швыряли друг в друга резкими словами, стараясь перекричать стук колес.
— Я так и знала, что в конце концов ты до этого докатишься! — торжествующе надсаживалась Линди. — Как только увидела тебя сегодня в этом халате, так сразу и поняла — решила, как все ревнивые жены, прикинуться больной? Последний выход, да? Думаешь, придет Джефри домой, пожалеет тебя, устыдится, что был невнимателен…
Именно этого Розамунда твердо решила не делать, как только сообразила, что заболела. Удивительно, как Линди попала в точку.
— Что за чушь! Сказано тебе — я собиралась уходить. И с чего вдруг мне понадобится, чтобы Джефри меня жалел? Неужели ты вообразила, что я ревную? К тебе?
В последнее слово она постаралась вложить все презрение, на какое была способна, чтобы унизить Линди, но без толку. Жалостливого смешка Линди она не услышала из-за рева поезда, но ошибиться не могла.
— Ревнуешь? Еще как ревнуешь! Да ты из-за ревности ополоумела! Невооруженным глазом было видно, как ты все это время играла терпимую жену; позволяла Джефри пропадать у меня; постоянно приглашала меня к себе; делала вид, что я твоя лучшая подруга. Это же старый как мир способ! Все ревнивые жены им пользуются — и каждая уверена, что она первая до него додумалась! В точности как ты…
Правда сказанного вселяла ужас.
— Чушь! — повторила Розамунда и сама почувствовала, что прозвучало это слабовато. — Никогда в жизни не ревновала. Спроси Джефри…
— Ах, Джефри!.. Бедный Джефри! До мужчины такие штучки всегда в последнюю очередь доходят, уж поверь мне. Я просто выхожу из себя — сатанею оттого, что приходится стоять рядышком и наблюдать, как он принимает все за чистую монету и думает, что за терпимая у него жена и как он должен быть ей благодарен и, не дай бог, ничем не обидеть! Но больше я не намерена стоять и смотреть! Я найду способ показать ему, какова ты на самом деле. Ревнивая, злобная собственница! Точь-в-точь как другие жены! Сегодня вечером я с ним поговорю… Открою ему глаза!..
— А я расскажу ему, какая на самом деле ты! — крикнула Розамунда. Лихорадка и гнев огнем разливались по телу, давая ощущение необыкновенной свободы и бесцеремонности. — Я сатанею оттого, что он принимает за чистую монету тебя! Я расскажу ему, что безмятежность и веселье, которые ты на себя напускаешь, всего-навсего маска. Я покажу ему — докажу, что под ней скрывается неврастеничка, одержимая и ревнивая. Да, это ты ревнуешь! Вот отчего ты льстишь мужьям и критикуешь жен — знаешь, что сама не можешь сделать мужчину счастливым, и лезешь вон из кожи, чтобы доказать, что никто не может…
Жар, прихлынувший к лицу, стал невыносим. Розамунда живо поднялась, открыла окно и высунулась наружу. Блаженство. Прохладный влажный воздух обдувает пылающее лицо. Слова Линди о том, что ревность ее очевидна, попали прямо в цель. И очень больно. В бешенстве Розамунда только надеялась, что она своим ответом тоже не промазала.
Нет, не промазала.
Все еще выглядывая в окно, Розамунда поначалу не заметила руки, которая осторожно протянулась из-за ее спины… а когда увидела и поняла, что та поворачивает ручку двери, было уже поздно. Розамунда попыталась с силой оттолкнуть Линди, но защелка замка уже отошла, и в результате она только быстрее вылетела в распахнувшуюся дверь. Не почувствовала ни удара, ни толчка — будто все это во сне… и вот ее уже несет прочь от поезда, но, странное дело, — никаких особых ощущений, даже ощущения стремительного движения. Сколько это длилось? Полсекунды, не больше. Она не падала, нет, она парила, абсолютно свободная, а мимо звездной спиралью мчались искры и огни поезда. Но не страх испытывала Розамунда в это странное, бесплотное мгновение; скорее торжество, восторг, восхитительное ощущение победы. Душа ликовала: «Я победила! Победила! Теперь наконец Джефри узнает, что она дурная, злая! Узнает, что она убийца!» Перед глазами мелькнуло белое лицо Линди — она все выглядывала из уносящегося прочь поезда; нет, не Розамунда, а она, Линди, летела навстречу гибели.