Револьвер для Сержанта Пеппера
Шрифт:
Тут из дома опять орава вылетела, затащили нас за стол, но пить я уже не стал. Загрустил. Хотя жена мне досталась очень даже! Лицо тонкости изумительной, фигурка точеная, хотя бёдра несколько тяжеловаты… Ну, скоро нас опять в спальню отправили, и сутки мы оттуда не вылезали.
А потом начались суровые трудовые будни, и понял я, что попал в самое натуральное рабство. Там и овцы, и птица, и виноградники, короче я от зари до зари вкалывал как та самая пчелка. Правда, есть-пить давали вволю. Ну и это… Думал я, думал, выхода нет. Ну, положим, убегу, так тут же всесоюзный розыск объявят, тем более, что паспорт папака у себя за семью замками держит. И штамп тоже никуда не денешь. Но потом всё же придумал – пить завязал, к жене близко не подхожу, и все ласки её как бы с негодованием отвергаю. А она, я уже говорил, баба горячая, у неё от недостатка общения прямо аллергия какая—то развивается. Ну, видно, шепнула она мамаке своей, та – тестю. Смотрю, зовёт он меня на беседу.
Сели мы с ним, винца употребили, зеленью закусили, он меня и спрашивает, что случилось, почему это я с его дочкой не сплю. А я ему выдаю, что, мол, извините, дорогой папа, это для меня дело совершенно невозможное, так как с детства принадлежу я к особой группе людей, презираемых и отвергаемых обществом, и вид оголённого женского тела вызывает у меня если не глубочайший обморок, то приступ бешеной рвоты. Он на меня глаза таращит, но вина ещё наливает и спрашивает, как же я тогда его дочь девственности умудрился лишить. Ну, говорю, что было – то было, я и не отпираюсь. Но что с пьяного возьмёшь? Все мы по пьянке – дураки великие. А сам его между делом начинаю по коленке гладить. Он вскочил, и в лоб мне кулаком – хрясь! Ну, я не выдержал, в обратную ему, а тут родственники набежали, меня связали – и в сарай, на хлеб и воду. Два раза в день по куску лаваша и по кружке воды. Я держусь.
Тут он ко мне ночами начал дочку подсылать. Зайдёт она, разденется – и начинает позы разные принимать, да хихикать, пользуясь тем, что я связанный лежу. Ну, я зубы стисну – и ору, чтобы убиралась она по всем известным адресам. А они мне, наверное, начали в воду что—то добавлять – эрекция у меня была просто круглосуточная. Так и жили дня три, – ночью жёнушка стриптиз показывает, а днём старик зайдёт – я его домогаться начинаю. Дважды в день меня развязывали, чтоб я нужду справил, а потом – опять в кандалы.
Как—то ночью заходит ко мне моя ненаглядная, начинает свои игры, и вижу я по её глазам, что сил у неё терпеть это безобразие просто не осталось. Подобралась она ко мне, частично обнажила – и началось такое!.. Чувствую – сейчас не выдержу, и все мои усилия коту под хвост пойдут. Ну, кое—как терпел я, пока её задница напротив моего лица не оказалась. И вот тут вгрызся я в сочную белую мякоть истосковавшимися по мясу зубами. Она в крик, и прямо в чём была, вернее, в чём не была – вон из сарая. А я лежу, весь в крови, и хохочу как сумасшедший. Смотрю, отец её заходит, глаза горят, в руке кинжал. Ну, думаю, всё, хана.
И как—то так легко я об этом думаю, что даже смеяться не перестаю. Но дед ко мне подошёл, верёвки обрезал и сказал, чтобы убирался я куда хочу. Паспорт мне швырнул, одежду отдал, иди, говорит. Я ждать не стал, быстро оделся и ушёл. Добрался до железной дороги, бросился в ноги проводнице какого—то поезда. А проводницы – все женщины отзывчивые, взяла она меня до Ростова.
Залез я к ней в купе, тут вся моя мужская сущность прямо завизжала – терпение моё лопнуло. В общем, тридцать шесть часов пассажирам пришлось обходиться без чая. Приехал я домой, отмылся, отъелся, отоспался – и к своим мужичкам. Они меня естественно не ждали. Пришлось снова применить грубую физическую силу с тем, чтобы вернуть себе законные двенадцать штук – четыре за работу и восемь за рабство, – и вот я здесь. А посему, дружище Миха, наливай!
И сюжет нашего романа продолжился выходом Михи на кухню и возвращением из оной с запотевшей от холода бутылкой водки. Шура вздохнул с облегчением. И действительно, что может быть лучше этого короткого мгновения перед переходом в иное состояние! Экстаз ожидания, вся жизненная суть, сконцентрированная в одной точке, готовой уже взорваться, вспыхнуть ярким, слепящим глаза Солнцем. Затем наконец первый глоток – и свежая радость освобождения, и праздник родившихся красок. Да все мы когда—то испытывали это состояние, только для многих всё воспринималось где—то внизу, на уровне подсознательного, и лишь некоторые (вечная память тебе, Веничка!) отваживались облечь в слова этот почти сакральный момент.
Итак, прозрачные слёзы уже разлились по внутренним лабиринтам, заискрились в крови, и пришло время необходимой паузы. Шура, с самого утра находившийся во взвешенном состоянии, уже вдохнул, собираясь произнести традиционное «Между первой и второй…», но в это время Миха встал из—за стола и со словами «Я тут вчера новую вещь сочинил» направился к фортепиано. Мясистые пальцы затеяли весёлую игру с клавишами – Миха в последнее время увлёкся попсой, – и дивный хрипловатый голос заполнил комнату… Ну, а пока он поёт, мы закончим начатое выше неблагодарное дело портретистов—бытописателей и попытаемся рассказать вам, что же это за человек такой —
Глава 5
МИХА
Справедливости ради надо сказать, что Миха с Аликом знакомы были с детства, учились в одном классе, вместе начинали курить и лапать одноклассниц. Но мы—то с вами знаем, что школьная дружба – вещь, как правило, недолговечная и заканчивается она вместе с получением аттестата о среднем образовании. Иное дело – наши герои. Хотя на первом курсе институтов (Миха учился на физика, претворяя в жизнь известную рифму) произошло, было, некоторое похолодание в связи с переходом на новый уровень, всё же эти отношения не умерли и некоторое время существовали в виде редких телефонных звонков и собирушек по праздникам.
Толчок к возобновлению отношений дал, опять же, «Клуб одиноких сердец». И случилось это благодаря десятке, которую Алик когда—то, ещё зимой, занял у Михи ввиду нехватки определенной суммы для покупки альбома Чика Кориа, привезённого неким представителем номенклатуры прямо оттуда. И вот летом Миха, доведённый до отчаяния полным безденежьем на фоне пивных морей и винно—водочных океанов, начал активные поиски Алика, которые в конце концов и привели его в кабинет на втором этаже главного корпуса, где и помещался «Клуб». Свободных художников (они же – Одинокие Сердца) он нашёл в состоянии прострации, вызванной утренней инъекцией пива и обилием денег после проверки Шуры на обаятельность. Статус кво в отношении червонца был восстановлен, и это событие было решено отметить праздничным банкетом.
Выпив, Миха схватился за гитару и напел несколько новых вещей, которые предприимчивый Алик тут же записал на свой легендарный Sharp. Это, кстати, очень помогло впоследствии: в первую неделю своего членства в «Клубе…» Миха ежедневно напивался до полного беспамятства, и каждое последующее утро начиналось с того, что он требовал назад данный в долг зимой червонец, а эта запись в спорах являлась решающим доказательством того, что долг уже погашен. Со временем заседания «Клуба» прекратились ввиду окончания приёмных экзаменов, но Миха прикипел на совесть, так что в конце концов троица спаялась в единое целое.