Револьвер Мегрэ

Сименон Жорж

— Двойной шотландский со льдом. Оказывается, это совсем просто. Ему не пришло в голову, что здесь могут обслужить в холле.

— То же самое подайте мне, — сказал Мегрэ. — Наверное, у вас нет пива?

— Есть, сэр. Какое пиво вы желаете?

В баре были любые сорта пива: голландское, датское, немецкое и даже экспортное французское, неизвестное Мегрэ.

Во Франции он заказал бы две кружки сразу, так ему хотелось пить. Здесь он не осмелился, и это приводило его в бешенство. Его унижало, что он стесняется. Разве официанты, метрдотели,

посыльные, швейцары были здесь более внушительны, чем в роскошных отелях Парижа? Ему казалось, что все на него смотрят, что его сосед, седой джентльмен, критически его изучает.

Решится ли Ален Лагранж наконец прийти сюда или нет? Неожиданно, без всякой определенной причины, Мегрэ потерял веру в себя. Это случалось с ним и раньше. В конце концов, чем он здесь занимается? Он не спал всю ночь. Он пил кофе в швейцарской у консьержки. Затем выслушивал россказни толстой горничной в розовой пижаме, которая показывала ему полоску голого тела и старалась произвести на него впечатление.

А дальше? Ален Лагранж, стащивший у него револьвер, ограбил прохожего и затем на самолете отправился в Лондон. В изоляторе тюремной больницы барон симулирует сумасшествие. А может быть, он действительно сошел с ума?

Предположим, что Ален появится в отеле, что тогда делать Мегрэ? Мило заговорить с ним? Потребовать у него объяснения? А если он попытается сбежать? Если он начнет сопротивляться? Что подумают все эти англичане, радующиеся прекрасной погоде, увидя, как он атакует мальчишку? Возможно, они нападут на него самого.

Это уже однажды случилось с ним в Париже, в молодости, он тогда нес охрану общественного порядка. В ту минуту, когда он схватил за плечо карманника у входа в метро, тот закричал: «На помощь!» И толпа задержала Мегрэ до прихода полицейских.

Его все еще мучила жажда, но он долго не решался позвонить, наконец нажал белую кнопку, уверенный в том, что седой джентльмен будет считать его невоспитанным человеком, который пьет одну кружку за другой.

— Подайте мне…

Ему показалось, что за дверью мелькнул силуэт Алена, и он произнес машинально:

— Виски с содовой…

— Слушаюсь, сэр…

Но вошедший не был Аденом… Вблизи он совсем не походил на него и, кроме того, подошел к девушке, которая ждала его в баре.

Мегрэ все еще сидел в кресле, утомленный, с пересохшим горлом, когда Жанна Дебюль в полном блеске вышла в холл и направилась к выходу. На улице она остановилась, ожидая, пока швейцар подзовет для нее такси. Брайен последовал за ней с игривым видом и, проходя мимо, подмигнул Мегрэ. Казалось, он хотел сказать: «Будьте спокойны». Он сел в другое такси.

Будь Ален Лагранж хорошим мальчиком, он бы пришел теперь. Жанна Дебюль уехала. Значит, нечего было бояться, что он бросится к ней и разрядит пистолет. В холле стало меньше народу. Люди уже позавтракали. Порозовевшие от еды, они отправлялись по своим делам или шли прогуливаться по Пиккадилли и Риджент-стрит.

— Повторить, сэр?

— Нет. На этот раз я попрошу сандвич.

— Прошу простить, сэр. Нам запрещено подавать еду в холл.

Хоть плачь от злости.

— Тогда подайте, что хотите. Согласен и на виски!

Тем хуже. Он не виноват, что пьет.

Глава седьмая,

об одной плитке молочного шоколада и о кошке, которая однажды вечером взбудоражила весь квартал

Пробило три часа, потом половину четвертого и, наконец, четыре, а Мегрэ все еще сидел в холле, испытывая то чувство раздражения, которое бывает у людей после долгих дней предгрозовой жары, когда они становятся похожими на рыб, вынутых из воды.

Разница заключалась в том, что здесь он был единстсвенный в этом состоянии. В воздухе не чувствовалось даже намека на грозу, небо над Стрэндом было безоблачным, красивого голубого цвета, без малейшего лилового оттенка, и только изредка на нем появлялось легкое белое облачко, напоминающее пушинку, вылетевшую из перины.

Минутами Мегрэ ловил себя на том, что он с ненавистью смотрит на своих соседей. А затем его снова охватывало чувство собственной неполноценности, которое камнем давило на желудок и придавало комиссару вид скрытного и неискреннего человека.

Люди, окружавшие его, были слишком благополучными и уверенными в себе. Самым невыносимым из всех был дежурный администратор в элегантной визитке и безукоризненном пристежном воротничке, на котором не было ни единой пылинки. Он проникся к Мегрэ симпатией, а может быть, и жалостью и время от времени с видом сообщника улыбался, как бы желая ободрить его. Казалось, он хочет сказать через головы снующих взад и вперед туристов: «Мы с вами жертвы профессионального долга. Может быть, я чем-нибудь смогу помочь вам?»

Мегрэ хотелось ответить: «Принесите мне сандвич». Ему хотелось спать. Ему было жарко. Он умирал от жажды. Когда после трех часов он снова позвонил, чтобы заказать кружку пива, официант был так шокирован, как будто Мегрэ снял в церкви пиджак и остался в одних подтяжках.

— Сожалею, сэр. Бар закрыт до половины шестого, сэр!

Комиссар проворчал:

— Дикари!

Минут через десять он смущенно обратился к посыльному, самому молодому и менее важному, чем все остальные:

— Не сможете ли вы купить мне плитку шоколада?

Он не мог больше выдержать без еды. Он засунул плитку молочного шоколада в карман и, отламывая маленькие кусочки, незаметно съел ее. Не правда ли, сидя здесь, в холле роскошного отеля, он походил на французского полицейского, каким его обычно изображают парижские карикатуристы? Мегрэ заметил, что, изучая себя в зеркале, чувствует тяжеловесным, плохо одетым. Вот Пайк не походил на полицейского, скорее у него был вид директора банка. Нет, вернее, заместителя директора. Или безупречного чиновника, доверенного лица начальника.