Революционное самоубийство
Шрифт:
Жизнь для меня стала еще прекрасней, когда я подрос. Мне исполнилось лет шесть-семь, и я уже мог играть на улице с Мелвином. Наши игры были наполнены радостью и бурным весельем, свойственным невинным детям, но даже они отражали финансовое положение нашей семьи. Купленная в магазине игрушка была для нас большой редкостью. Мы фантазировали и использовали то, что находилось под рукой. Но под рукой часто оказывались крысы. Мы их ненавидели, потому что наши дома кишмя кишели этими злобными грызунами. Однажды крыса чуть не откусила палец на ноге у моего племянника. С одной стороны, ненависть, с другой — желание поиграть, толкало нас на ловлю крыс. Пойманных вредителей мы бросали в большую жестяную банку, заливали минеральным маслом и поджигали. Из банки вырывалось пламя, а мы смотрели, как крысы метались внутри, тщетно пытаясь выбраться. Их хвосты
К кошкам мы тоже не питали особой любви. Все потому, что нам рассказывали, будто кошки убивают маленьких детей, высасывая у них дыхание. Кроме того, мы часто проверяли сказку о кошке, всегда приземляющейся на свои лапы. Мы ловили кошек и сталкивали их с верхних ступенек лестницы. И они действительно чаще всего приземлялись на лапы.
Земля была одним из любимых материалов для наших игр. Обычно мы использовали ее, когда играли в строителей. Строительной площадкой нам служила крыша дома. Мы забирались туда и быстренько поднимали по веревке наполненные землей корзины. А потом мы сбрасывали землю по другую сторону дома. Вблизи нашего жилья не было плавательных бассейнов. Зато когда мы подросли, мы стали бегать к бухте вместе с другими ребятишками из окрестных домов и там ныряли с пирса в грязную воду. Земля, крысы, кошки — такие развлечения были у детей из малообеспеченных семей. Эти игры так же стары и жестоки, как экономическая реальность нашего мира.
Родители настаивали на том, чтобы мы учились ладить друг с другом. Если начинался спор, отец никогда не занимал чью-либо сторону. Он всегда был беспристрастным судьей, выслушивал обе стороны и обязательно доходил до сути дела, прежде чем вынести окончательное решение. В любых ситуациях отец оставался справедливым и внимательным, и когда у нас начались проблемы в школе, он не ленился ходить к учителям или директору, чтобы узнать, что случилось. Когда правда была на нашей стороне, он отстаивал нас, как мог, но никогда не покрывал, если мы совершали проступок.
Родители не учили нас драться, хотя отец всегда повторял, что нужно уметь за себя постоять, если тебя обижают. Он советовал нам не начинать драку, но в случае неизбежности силового выяснения отношений держаться до конца.
Вот так мы и росли — в сплоченной семье, с гордым, сильным отцом-защитником и любящей, жизнерадостной матерью. Не удивительно, что у нас, у детей, сформировалось определенное ощущение, когда кажется, что все наши потребности, начиная с религии и заканчивая дружбой и развлечениями, могут быть удовлетворены в семейном кругу. Мы не чувствовали необходимости в «посторонних» друзьях, мы и без того были лучшими друзьями друг другу. [10]
10
До сих пор семьи моих братьев и сестер живут в районе Залива Сан-Франциско неподалеку от наших родителей. Любые разногласия между нами по-прежнему выносятся на суд матери и отца. Когда у одного из членов нашей большой семьи случается повод для веселья, большинство приглашенных составляют родственники. «Чужаки» редко становятся участниками наших праздников. (Прим. автора)
Детство пролетело незаметно. Мы мечтали о том, о чем мечтают остальные американские дети. Будучи наивными и чистыми созданиями, мы мечтали стать докторами, адвокатами, пилотами, боксерами и строителями. Откуда нам было знать тогда, что мы никуда не идем? В нашем опыте еще не было ничего такого, что показало бы нам — американская мечта не для вас. Да, у нас были большие виды на будущее. А потом пришла пора идти в первый раз в первый класс.
2. Проигрыш
Столкновение культур в школьном классе — это, по сути дела, проявление классовой борьбы, социально-экономическая и расовая война. Полем сражения становятся наши школы, где учителя, стремящиеся влиться в стройные ряды «среднего класса», вооруженные мощным арсеналом полуправд, предрассудков, рациональных объяснений, наступают на безнадежно отстающих детей из семей рабочих. Силы явно не равны, особенно из-за того, что это столкновение, подобно большинству сражений, происходит под маской добродетели.
Пока я был ребенком, мы часто переезжали с места на места в поисках подходящего жилья, так что я успел посидеть за партой почти во всех средних школах Окленда и на собственном опыте узнал, что такое система образования, которую предлагает этот город беднякам.
В то время я еще не осознавал до конца масштабы и серьезность бытовавших в школе нападок на чернокожих детей. Я лишь понимал, что постоянно чувствовал себя неуютно и пристыжено из-за цвета своей кожи. Я никак не мог отвязаться от этих переживаний, они не давали мне покоя. Преследовавшие меня негативные эмоции рождались из распространенного в системе представления о том, что белые дети — «умницы», зато черные — сплошные «тупицы». Открыто об этом не говорили, но всегда давали понять. Любое положительное явление, которое можно было обозначить словом «хорошо», неизбежно ассоциировалось с белым цветом, даже в сказках, что нам давали читать в младших классах. «Негритенок Самбо», [11] «Красная шапочка», «Белоснежка и семь гномов» словно говорили нам, кто мы есть.
11
Самбо — 1) гибрид негра и индейца (преимущественно в Латинской Америке) 2) Прозвище мужчины-негра, как правило молодого, распространенное в первой половине ХХ в. Книга о приключениях малыша-негра «Негритёнок Самбо» была написана английской писательницей Хелен Баннерман в 1899 и получила мировую известность. (Прим. редактора)
Я помню свои ощущения от книги про малыша Самбо. Прежде всего, Самбо был трусом. Когда на него напали тигры, он, не раздумывая, выбросил подаренные отцом вещи: сначала зонтик, затем прекрасные обшитые войлоком туфли темно-красного цвета, в общем, избавился от всего, чего мог. И вообще все, что он хотел от жизни, — это без конца есть блинчики. Он и близко не напоминал отважного белокожего рыцаря, спасшего от вечного сна Спящую красавицу. Бесстрашный герой являл собой безупречность, тогда как в Самбо воплощались унижение и обжорство. Снова и снова нам читали историю о приключениях негритенка Самбо. Нам не хотелось смеяться, но, в конце концов, мы раздвигали губы в улыбке, чтобы скрыть охватывавший нас стыд. Мы воспринимали Самбо как символ всего того, что было связано с черным цветом кожи.
Пока я терзался от чтения историй про Самбо и Смоляное чучелко из рассказов о Братце Кролике [12] в младших классах, во мне стал накапливаться тяжкий груз невежества и комплекса неполноценности. В этом была виновата система. Я замечал, что все больше хотел отождествлять себя с белыми героями из букварей и из фильмов и временами весь съеживался при одном упоминании о чернокожих. Между мной и учителями пролегла целая пропасть враждебности. Большей частью эта враждебность подавлялась, но мы, дети негров, по отношению к белым продолжали чувствовать что-то похожее на странную смесь ненависти и восхищения.
12
Братец Кролик и Братец Лис — персонажи рассказов писателя Джоэла Харриса, объединенных под общим названием «Сказки дядюшки Римуса». Старый негр-раб дядюшка Римус рассказывает белому мальчику, сыну своей хозяйки о многочисленных приключениях Кролика и Лиса. В одном из рассказов братец Кролик делает Смоляное чучелко из соломы и смолы и с его помощью обманывает Братца Лиса. В данном случае Ньютон воспринимает чучелко как отсылку к черному цвету кожи. (Прим. редактора)
Мы просто не чувствовали себя способными выучить то же самое, что учили белые дети. С самого начала все, включая нас, оценивали способности умненького и сообразительного чернокожего школьника исключительно по сравнению с белыми одноклассниками, хотя чернокожие дети могли читать или считать так же хорошо, как и белые. Белые были «мерой всех вещей», примером, на который следовало равняться, даже если речь шла о физической привлекательности. Густые африканские волосы — это плохо, зато прямые волосы — это замечательно; светлое было лучше, чем темное. Наше самовосприятие за нас формировали учебники и учителя. Мало того, что мы принимали себя за людей второго сорта, вдобавок ко всему мы считали эту второсортность неизбежной и неисправимой.