Революция без насилия
Шрифт:
Большинство владельцев пригласило меня в качестве своего поверенного. Я не хотел наживать деньги на этих делах, и поэтому я сказал владельцам, что буду удовлетворен любой суммой, какую установит трибунал в случае выигрыша дела, и гонораром в размере 10 фунтов стерлингов по каждому договору об аренде безотносительно к результатам процесса. Я предложил также половину вырученных мною денег пожертвовать на постройку больницы или иного подобного учреждения для бедных. Это, конечно, всем понравилось.
Примерно из семидесяти дел только одно было проиграно. Так что мой гонорар достиг весьма солидной суммы. Но «Индиан опиньон» постоянно нуждалась в средствах и поглотила, насколько могу припомнить, сумму в 1600 фунтов
Читателю будет, пожалуй, интересно узнать, как индийцы называли меня. Абдулла-шет отказался звать меня Ганди. Никто, к счастью, не оскорбил меня обращением «сахиб» и не считал меня таковым. Абдулла-шет возымел счастливую мысль называть меня «бхаи», т. е. брат. Остальные последовали его примеру и стали звать меня «бхаи» вплоть до моего отъезда из Южной Африки. Это имя получило особый смысл в устах бывших законтрактованных индийских рабочих.
Когда право собственности на землю в поселке перешло к муниципалитету, индийцев выселили не сразу. Прежде чем нагнать жителей, необходимо было найти для них подходящее место, а так как муниципалитету сделать это было нелегко, индийцы вынуждены были по-прежнему оставаться в том же «грязном» поселке, с той лишь разницей, что положение их стало еще хуже. Перестав быть собственниками, они сделались арендаторами у муниципалитета, а квартал от этого стал еще грязнее. Когда они были собственниками, то все-таки поддерживалась какая-то чистота, хотя бы из страха перед законом. Муниципалитет же такого страха не испытывал. Число арендаторов возрастало, а вместе с ними росли запущенность и беспорядок.
В то время как индийцы мучились в таких условиях, вспыхнула эпидемия черной (или легочной) чумы, которая страшнее и губительнее бубонной.
Очагом эпидемии, по счастью, оказался не поселок, а один из золотых приисков в окрестностях Иоганнесбурга. Работали там в основном негры, а за санитарные условия отвечали только их белые хозяева. По соседству с прииском работали индийцы. Двадцать три человека заболели сразу и к вечеру вернулись в свои жилища в поселке с острым приступом чумы. Случилось так, что адвокат Маданджит был как раз в это время в поселке, распространяя подписку на «Индиан опиньон». Он был на редкость бесстрашным человеком. При виде жертв этой ужасной болезни сердце его содрогнулось, и он послал мне записку следующего содержания: «Началась вспышка черной чумы. Немедленно приезжайте и примите срочные меры, в противном случае мы должны ожидать ужасных последствий. Пожалуйста, приезжайте немедля».
Маданджит смело сломал замок пустовавшего дома и разместил в нем всех больных. Я на велосипеде приехал в поселок и послал секретарю муниципального совета записку с сообщением об обстоятельствах, при которых мы завладели домом.
Д-р Уильям Годфри, имевший практику в Иоганнесбурге, прибежал на помощь, едва до него дошла
Я верю – и вера моя подтверждена опытом, – что, если сердце человека чисто, он всегда найдет нужных ему людей и нужные средства для борьбы с бедствием. В ту пору в моей конторе служило четверо индийцев: Кальяндас, Манеклал, Гунвантраи Десаи и еще один, имени которого я не помню. Кальяндаса препоручил мне его отец. Я редко встречал в Южной Африке человека, более готового к услугам и к беспрекословному повиновению, чем Кальяндас. К счастью, он был тогда еще не женат, и потому я не колеблясь возложил на него выполнение обязанностей, сопряженных с таким большим риском. Манеклал поступил ко мне на службу в Иоганнесбурге. Он также, насколько могу припомнить, не был тогда женат. Итак, я решил принести в жертву всех четырех – называйте их как хотите – служащих, товарищей по работе, сыновей. Мнение Кальяндаса не нужно было спрашивать. Остальные выразили согласие помогать, едва я к ним обратился. «Где вы, там будем и мы» – таков был их ответ.
У м-ра Ритча была большая семья. Он тоже хотел было присоединиться к нам, но я не разрешил ему. Совесть не позволила мне подвергнуть его такому риску. Поэтому он помогал нам, сам оставаясь вне опасной зоны.
То была страшная ночь, ночь непрерывного бдения и ухода за больными. Мне приходилось делать это и раньше, но никогда еще я не ухаживал за больными чумой. Д-р Годфри заразил нас своей отвагой. Уход за больными был необременителен. Давать им лекарства, заботиться об их нуждах, держать их и их койки в чистоте и порядке и ободрять их – вот все, что от нас требовалось.
Неутомимое усердие и бесстрашие, с которыми работали молодые люди, радовали меня чрезвычайно. Можно было понять смелость д-ра Годфри и такого много испытавшего в жизни человека, как Маданджит. Но какова была стойкость этих зеленых юнцов!
Помнится, в ту ночь ни один из больных не умер.
Это событие, хотя и весьма прискорбное, представляет собою захватывающий интерес, а для меня исполнено такой религиозной значимости, что я должен посвятить ему по меньшей мере еще две главы.
Секретарь муниципального совета выразил мне признательность за то, что я позаботился о больных, заняв пустовавший дом. Он откровенно признался, что муниципальный совет не может тотчас принять все необходимые меры для борьбы с бедствием, но обещал нам всяческую помощь. Осознав лежащий на нем общественный долг, муниципалитет не стал медлить с принятием экстренных мер.
На следующий день в мое распоряжение был передан пустовавший склад, куда предлагалось перевести заболевших, но помещение не было подготовлено, строение было запущенное и грязное. Мы сами его вычистили, затем с помощью сострадательных индийцев раздобыли несколько постелей и другие необходимые принадлежности и устроили временный госпиталь. Муниципалитет прислал нам сиделку, которая принесла с собой коньяк и предметы больничного обихода. Д-р Годфри продолжал оставаться на своем посту.
Сиделка была женщиной доброй и готова была ухаживать за больными, но мы редко позволяли ей прикасаться к ним из боязни, что она заразится.
Мы получили предписание как можно чаще давать больным коньяк. Сиделка советовала и нам в целях профилактики пить его, как это делала она сама. Но никто из нас даже не притронулся к нему. Я не верил в его благотворное действие и на больных. С разрешения д-ра Годфри я перевел трех больных, которые согласились обходиться без коньяка, на лечение, заключавшееся в прикладывании компрессов из влажной земли к голове и груди. Двое из них были спасены. Остальные двадцать умерли.