Революция от первого лица: дневники сталинской эпохи

Эта книга не появилась бы без поддержки многих лиц и институций, которым я глубоко признателен. Бен Эклоф пробудил во мне страстную любовь к русской истории. Увлечение миром крестьянства, возникшее во время его семинаров, привело меня в Народный архив в Москве, с которого началось изложение в настоящей книге. Я благодарен сотрудникам Народного архива, Государственного архива литературы и искусства, Отдела рукописей Ленинской библиотеки, Государственного архива Российской Федерации, Российского государственного архива народного хозяйства, Фонда Солженицына, Бахрушинского музея и Государственного архива социально-политической истории за их знания и гостеприимство. Они оказывали мне помощь, когда я не мог разобраться в почерке авторов дневников или понять какие-либо их языковые обороты. Особенно я признателен Галине Поповой и Галине Акимовой из Народного архива, а также архивистам Государственного архива литературы и искусства за самоотверженную поддержку, которую они оказывали мне на протяжении многих лет. Спасибо авторам дневников сталинской

эпохи Леониду Потемкину, Степану Подлубному, Татьяне Лещенко-Сухомлиной и Аркадию Манькову за их доверие и терпение в общении со мной. Наши беседы, посвященные их дневникам, были напряженными и незабываемыми. Марина Гаврилова (урожденная Подлубная) и Александра Афиногенова сообщили мне ценную информацию о своих отцах, ведших дневники, и радушно приняли у себя дома. Вероника Гаррос, Наталья Кореневская и Томас Лахузен любезно ознакомили меня с десятками дневников, обнаруженных ими в различных российских архивах. Я благодарен Олегу Горелову, Валентине Круглеевой, Лилии Рязановой, Семену Виленскому и Вячеславу Ульриху за то, что они указали мне, где можно ознакомиться с другими дневниками. Чрезвычайно важна во время пребывания в Москве была для меня помощь Альберта Ненарокова, Арсения Рогинского и Ларисы Захаровой. Благодаря Андрею Белизову каждый приезд в Москву стал казаться мне возвращением домой.

Леонид Хаимсон из Колумбийского университета научил меня непредубежденно относиться к действующим лицам истории. Он мгновенно определял историческое значение документов, которые я ему показывал, и с присущей ему остротой взгляда и отеческой заботой направлял мое исследование. Неизменные поддержка, критическое участие и поощрение Марка фон Хагена и Ричарда Уортмана были принципиально важны для написания и окончательного оформления книги. Стивен Коткин делился со мной своими принципиально важными догадками. Фрэнсис Бернстайн, Фредерик Корни, Эндрю Дэй, Анна Фишзон, Игал Халфин, Питер Холквист, Надежда Кизенко, Натэниел Найт, Яннис Коцонис, Лори Манчестер, Кеннет Пинноу, Чарлз Штайнведель и Амир Вайнер, создав вокруг себя атмосферу исключительного товарищества, оказали серьезное влияние на образ моих мыслей. Игал Халфин, Питер Холквист и Ян Плампер указали мне дорогу, полную поразительных открытий в окружающем мире и в самом себе. Многие мысли, высказанные в настоящей книге, подсказаны дискуссиями с ними в Гарримановском институте, в индийском ресторанчике за углом и в других местах. Я ценю их дружбу. Другие мои друзья и коллеги читали рукопись, по частям или целиком, и охотно делились критическими замечаниями по поводу прочитанного. Я благодарен Ирине Паперно, Биллу Розенбергу, Лоре Энгелстайн, Борису Гаспарову, Эрику Найману, Борису Вольфсону, Габору Риттершпорну, Сюзанне Шаттенберг и Штефану Плаггенборгу за подробные и полезные замечания. Дискуссии с Йоргом Баберовским, Ивом Коэном, Майклом Дэвид-Фоксом, Мальте Рольфом, Карлом Шлёгелем, Штефаном Трёбстом и Альбрехтом Визенером помогли мне найти место моего исследования в более широких контекстах. Книга была завершена в Ратгерском университете, сотрудники которого вдохновляли меня широтой и глубиной их исторического воображения. Я особенно благодарен Белинде Дэвис, Зиве Галили, Полу Ханебринку, Кэтрин Хоуи, Джексону Лирсу, Филлису Маку и Бонни Смиту. Кроме того, я благодарен участникам различных конференций в Соединенных Штатах, Европе и России, на которых мне довелось представлять результаты своих исследований. Мне повезло, что главным редактором книги в издательстве Гарвардского университета была Джойс Зельцер. Джойс поверила в мой замысел с того дня, когда она о нем впервые услышала, и ее постоянные советы значительно улучшили книгу. Редактируя рукопись после ее представления в издательство, Камилла Смит внесла важные сокращения, которые улучшили ее структуру. Особая благодарность – Альфонсо Рутильяно, который помог мне придумать название книги.

Проведение исследования и написание книги стали возможны благодаря Фонду исследований немецкого народа (Studienstiftung des Deutschen Volkes), Колумбийскому университету, Обществу сотрудников Мичиганского университета (Michigan Society of Fellows), Фонду Фрица Тиссена, Ратгерскому центру исторического анализа и Центру исследований новейшей истории в Потсдаме. Отдельные части данной книги публиковались в других местах и использованы здесь с разрешения издателей: части глав 3, 5 и 7 были опубликованы соответственно в: Working, Struggling, Becoming: Stalin-Era Autobiographical Texts // Russian Review. 2001. Vol. 60. № 3. Р. 340—359; Fashioning the Stalinist Soul: The Diary of Stepan Podlubnyi (1931—1939) // Jahrb"ucher f"ur Geschichte Osteuropas. 1996. № 3. S. 344—373; Writing the Self in the Time of Terror: Alexander Afinogenov’s Diary of 1937 // Engelstein L., Sandler S. (eds.) Self and Story in Russian History. Cornell University Press, 2000.

Я глубоко признателен своим родителям. Без их постоянной поддержки и поощрения я просто не состоялся бы, в том числе и как ученый. А Катинька наполняет мою жизнь радостью. С любовью посвящаю ей эту книгу.

Я впервые погрузился во внутренний мир сталинской России жарким августовским днем 1990 года. В тот момент перестройка достигла поворотного пункта, когда либеральные реформы Горбачева начали разрушать советский строй. Для историков перестройка означала архивную революцию: рассекречивание архивов Коммунистической партии будет продолжаться на протяжении большей части 1990-х годов, подталкивая к новым интерпретациям советского прошлого. Я провел несколько недель в московских библиотеках, собирая материал для исследовательского проекта о судьбе российских крестьян при Сталине. Мое пребывание в советской столице подходило к концу – через несколько дней мне предстояло возвратиться в Нью-Йорк. Побывав утром в бане, посетить которую для борьбы с жарой посоветовал мне один из русских друзей, я в неопределенно энергичном настроении шел по центральным московским улицам. Мое внимание привлекла вывеска на одном из зданий: «Народный архив». После недолгого колебания я вошел внутрь.

Сначала мне показалось, что я ошибся дверью, поскольку перед моим взором предстал небольшой магазинчик, заваленный дешевыми транзисторными приемниками и бобинами пленки с записями поп-музыки. Но когда я спросил об архиве, владелец магазинчика направил меня в подсобное помещение окнами во двор. Как и в большинстве архивов, здесь было холодно и темно, поскольку зарешеченные окошки давали лишь скудное освещение. На металлических полках рядами стояли большие серые ящики. Наскоро обустроенная читальня с поломанной мебелью свидетельствовала о том, что архив держится скорее на энтузиазме, чем на щедром финансировании. Оказалось, что директор отсутствует; а его молодые помощники возбужденно рассказали мне о своем увлечении сбором и сохранением свидетельств простых граждан, которые, как они считали, могли поколебать авторитарное советское государство и его господство над личной и коллективной памятью.

Достаточно скоро наша беседа коснулась правления Сталина. Когда я стал рассказывать о своем исследовании, один из архивистов снял с полки ящик, наполненный пожелтевшими, запыленными тетрадями. Я раскрыл тетрадь, лежавшую сверху, и прочел название: «Дневник по Работе Бригады им. 9-го Съезда В.Л.К.С.М. и Ежедневные записи Бригадира и ученика Ф.З.У. Ст.[епана] Фил.[ипповича] Подлубного». Я продолжил чтение и вскоре увлекся историей молодого человека, которого преследовала советская власть из-за того, что его отец был «классовым врагом». Сбежав из деревни и приехав в Москву, Подлубный сумел скрыть свое происхождение и стал образцовым рабочим и коммунистом. Дневник раскрывал двойную жизнь, полную противоречий и опасностей, но главным образом свидетельствовал о попытках Подлубного переделать себя: казалось, он стремился действительно стать тем человеком, за которого себя выдавал.

Через несколько часов, изумленный, я покинул архив и вернулся в музыкальный магазин, переполненный покупателями, жаждавшими товаров и переживаний, долгое время недоступных при советской власти. Казалось, всем им нет дела до исторических документов, хранящихся в соседнем помещении. Навязчивый ритм западной попсы, наполнявший магазин, преследовал меня в дверях, вырывался на улицу и устремлялся к расположенному неподалеку Кремлю.

Мне открылся совершенно иной подход к сталинскому времени, и хотя тем летом я не мог дольше оставаться в Москве, в последующие годы я приезжал сюда снова. Сначала я считал, что дневник Подлубного – исключительное явление. Но в каждый следующий приезд я обнаруживал все больше и больше дневников, которые вели мужчины и женщины, старые и молодые, богатые и бедные, деятели искусства и ученые, студенты и домохозяйки. Некоторые из дневников были обнаружены мною в архивах Москвы и Московской области. Другие поступали из частных источников – от самих авторов дневников или их потомков. Некоторые из авторов дневников приглашали меня к себе домой обсудить свои жизнеописания. Хотя архив КГБ, в котором хранится самое большое собрание дневников советской эпохи, оставался для меня закрыт, я смог прочесть опубликованные версии этих дневников, а также многие другие напечатанные дневники, письма и воспоминания того периода.

Некоторые дневники можно было прочесть за полдня; объем других составлял тысячи страниц. Некоторые были скучны и неэмоциональны, другие – полны душераздирающих и ошеломляющих признаний. И хотя некоторые авторы дневников не анализировали свой внутренний мир, другие, читаемые мной со все нарастающим интересом, спрашивали себя: «кто я» и «как я могу себя изменить». Эти интроспективные и самоанализирующие голоса находятся в центре настоящей книги, в которой я исследую, что означало написать слово Я в эпоху большого Мы.

Многие ученые объясняли, как функционируют тоталитарные режимы, опираясь на общественно-политические теории. Я избрал другой подход. Действующие лица, проходящие по страницам этой книги, писали богатым и нередко поразительным языком; многие их открытия поверхностны, но другие заслуживают пристального внимания. Восстанавливая их надежды, проблемы и выбор, я раз за разом обнаруживал ошеломительную глубину личной вовлеченности этих людей в события революционной эпохи. Они не говорили от имени всего советского общества, но присущий им индивидуализированный язык помогает объяснить, какой была жизнь в сталинскую эпоху. Их голоса звучат с утопической страстью, они позволяют нам погрузиться в увлекательное и тревожное время, когда многие простые люди чувствовали необходимость вписать свою жизнь в революцию и во всемирную историю.

Рано утром 8 июля 1937 года НКВД арестовал Осипа Пятницкого. Один из самых высокопоставленных государственных партийных деятелей сталинской России был обвинен в том, что замышлял террористические акты против советского государства. Десять дней спустя его жена начала вести дневник. С трогательными подробностями в дневнике Юлии Пятницкой описываются обстоятельства ареста ее мужа, невзгоды и горести, обрушившиеся на нее, человека, прежде входившего в советскую элиту. Соседи и бывшие друзья стали избегать ее как жену «врага народа»; она потеряла должность инженера, и ее – вместе с двумя маленькими детьми – оставили на произвол судьбы без каких-либо источников дохода и средств к существованию. Отчаявшаяся женщина непрестанно думала о муже, и в конце концов этот вопрос поглотил все ее внимание. «Кто же он?» – спрашивала она в дневнике. Был ли действительно Пятницкий преданным коммунистом, как он утверждал? Сначала она склонялась к тому, чтобы доверять ему: в конце концов, они были женаты 17 лет. Но это бы означало, что ошибается партия. Такие рассуждения Пятницкая обрывала на полуслове: «Очевидно, я не так думаю. Очевидно, Пятница никогда не был профессиональным революционером, а был профессиональным мерзавцем – шпионом или провокатором… И потому так жил он, и был таким замкнутым и суровым. Очевидно, на душе было темно, пути иного не было, как ждать, когда его раскроют или когда он сумеет удрать от кары» 1 .