Рейхов сын
Шрифт:
Ко всем прочим неприятностям, час назад чем-то перебило телефонный провод, и теперь Ортруд, словно в славные, но очень уж технически слаборазвитые времена Фридриха Великого, вынужден был отправлять сообщения с вестовыми. Некоторые из них возвращались, а некоторым… не везло.
Кудрина Инго берег. Во-первых, дите же еще. На свои пятнадцать с половиной русский недокормыш не выглядел ну никак. Во-вторых, глазастый оказался, черт. Ни одного шевеления со стороны врага не упускал. Но наступил все же такой момент, когда их осталось всего двое, а доставить
– Гейнц, срочно беги к расчету орудия номер два.
– приказал Ортруд.
– Скажи, их с левого фланга обходят. Два отделения, может больше.
И Генка побежал. Да вот только добраться никак не получалось. Стреляли.
Шумно выдохнув и открыв глаза, Гена выглянул из-за разбитой бронемашины, не целиком, так - одним глазком, проверяя, свободен ли путь, да так и обмер. До цели было метров пятьдесят. Долгих пятьдесят метров. А примерно вдвое ближе, чуть в стороне, но все равно - почти что ровно посредине между ним и пушкой, залегли укрывшись за камнями с десяток английских солдат, явно приготовившихся к атаке.
В книжках, которые Генке приходилось читать, всегда о таком писалось как-то… возвышенно что ли. «Ледяные лапы страха сжались на его сердце…» или «Ужас сковал его члены…», и в таком вот роде. Сам же Генка скорее мог охарактеризовать свое состояние как «обосраться с перепугу можно». Это, конечно, не так красиво, зато очень точно.
Трясущимися руками он сорвал с пояса гранату, и начал отвинчивать колпачок в нижней части гранаты - капсюль-детонатор был вставлен под чутким присмотром Ортруда еще до первого налета. Колпачок откручиваться не желал ни в какую. Наконец до парня дошло, что он, с перепугу, крутит не в ту сторону, и снять упрямый колпачок удалось. Из рукоятки выпал белый фарфоровый шарик на шелковом шнурке.
«Дергать энергично, дергать энергично», повторял про себя, как верующий молитву (сам-то Генка, выросший в прогрессивном социалистическом государстве, относил себя к атеистам), мальчик. «Энергично…»
Граната с выдернутым запальным шнуром улетела в сторону англичан, и парень, от досады и злости на себя, закусил губу до крови. Перелет!
Слова, которые он по этому поводу выпалил шепотом, безбожно скрещивая немецкий с Великим и Могучим, советскому пионеру знать ну никак не полагалось.
И тут, неожиданно, злость вытеснила из мальчишки страх. Злость на этих англичан, которым он ничегошеньки не сделал, но которые хотят его угробить, да и чуть не сделали это на пароходе, злость на себя, так неудачно бросившего злополучную гранату, на собственную трусость и дрожащие с перепугу руки и ноги, да и на так и не взорвавшуюся через положенные пять секунд гранату в придачу. Генка перевел свой пистолет-пулемет на стрельбу очередями, и собрался стрелять по британцам, которых так и не заметили артиллеристы, увлеченно лупящие по приближающемуся танку.
И тут англичане рванули в атаку. Генка выскочил из-за бронеавтомобиля, вскинул MP.41… и граната, до которой добежали палящие из всех стволов «томми» наконец взорвалась - через долгие полминуты после того, как Кудрин выдернул запальный шнур.
Гена все же выпустил очередь по врагам, практически одномоментно со взрывом. Может в кого-то и попал, а может всех посекло осколками - этого он не знал, однако же ни одного из атаковавших немецкие позиции англичан в стоячем состоянии парень больше не наблюдал. Генка от удивления даже застыл на несколько мгновений, этаким памятником самому себе. И совершенно напрасно.
Несколько пуль цокнули по камням и броне подбитого OA vz.30 почти одновременно, затем Генка почувствовал тупой удар в левую ногу, миг спустя понял, что та его больше, отчего-то, не держит, а сам он падает, грохнулся, едва не выпустив из рук пистолет пулемет, и с изумлением уставился на свою левую штанину, по которой стремительно расползалось кровавое пятно.
«Это что, меня ранили?
– как-то отстранено удивился он, - Надо до артиллеристов доползти, у них аптечка, наверное, есть. А может не ранили? Не больно ведь…»
Боль, тянущая и выматывающая, пришла чуть позже, когда он полз к позиции горного орудия. Полз, превознемогая и боль, и головокружение, и подступающую сонливость, и «черных мух» перед глазами. Полз, так и не выпустив из рук пистолет-пулемет. Не потому, что боялся утратить личное оружие - толку-то было с него без патронов, - а потому что просто не догадался бросить этот тяжелый мешающий ему передвигаться предмет.
«Интересно, а почему они не стреляют?
– подумал он, добравшись наконец до цели, и пытаясь перелезть через бруствер.
– А вот почему… Убили всех… А спусковой шнур-то натянут. Не успели бабахнуть напоследок ребята».
Генка подполз к орудию и сел, прислонившись к ящику со снарядами.
«А кто же меня теперь перевяжет?»
Почти минуту Кудрин тупо оглядывал окружающее пространство, из последних сил борясь с обмороком. Внезапно лязг и рычание мотора пробилось к его сознанию через уши, словно заложенные ватой.
«Это что? Ой, танк…»
В каком-то десятке метров от него и впрямь был виден борт «Матильды II», неторопливо ползущей по своим танковым делам. Генка глупо ухмыльнулся потянулся вперед, упал на пузо и, дотянувшись до спускового шнура, резко дернул за него. Грохот выстрела долбанул по барабанным перепонкам и он потерял сознание.
Появившиеся со стороны тыла, несколько минут спустя, советские танки Генка уже не видел.
Окрестности города Мерзифон (Турция)
22 марта 1940 г., 16 часов 47 минут
– Грыцко, дывыся, парубок!
– Що? Мабуть нимец, тильки мелкий?
– Да що ж я, парубка от чоловика не видризняю? Тю! Вин жеж у живих! Товарищ дохтур, пийдите сюды!