Рейнтри: Инферно
Шрифт:
Он проверил свои внутренние часы: четыре минуты до заката. Он точно знал, не проверяя таблицы каждый день, когда солнце исчезнет за линией гор. В его доме не было будильника. Он ему не требовался. Собственно, он до такой степени был настроен на позицию солнца, что ему достаточно было лишь заглянуть в себя и он тут же знал время. Что касается пробуждения ото сна, он был одним из тех людей, кто сами могли назначить себе время подъема и пробудиться с точностью до минуты. И эта его способность уж никак не была связана с тем, что он был из рода Рэйнтри, а значит, и скрывать ее не приходилось; многие совершенно обычные люди обладали ею.
Тем не менее многие другие
Должно быть, так чувствовал себя его брат, Гидеон, извергая молнии, когда раскаленная сила пульсировала во всех его мускулах и венах. В этом они были похожи — оба имели связь со страшной стихией. Все члены древнего клана Рэйнтри обладали теми или иными способностями, отличавшими их от простых смертных, однако лишь члены королевской семьи могли управлять этой силой и контролировать природную энергию земли.
Дантэ же не просто являлся членом королевской семьи — он был драниром, лидером всего клана. «Дранир» — синоним слову «король», но позиция, занимаемая им, была не церемониальной, а основывалась на силе, дающей власть. Будучи старшим сыном предыдущего дранира, он никогда не унаследовал бы положения отца, не достанься ему в наследство и его сила.
Гидеон был вторым после него; случись что-нибудь с Дантэ, умри он, не породив наследника с теми же способностями, что и у него, Гидеон стал бы драниром — такая возможность пугала его брата, а потому талисман плодородия и лежал сейчас на столе Дантэ. Гидеон постоянно присылал их. Отчасти в шутку, но прежде всего потому, что стремился сделать все ради того, чтобы у Дантэ появилось потомство. Это повышало вероятность того, что сам он никогда не унаследует его положения. Где бы и когда ни доводилось встречаться братьям, Дантэ всякий раз приходилось обыскивать каждый угол и трещину в помещении, не говоря уже о своей одежде, дабы убедиться, что Гидеон не оставил где-нибудь одного из своих талисманов.
Гидеон же становился в этом деле все более изобретательным, размышлял Дантэ. В конце концов, практика делает человека мастером. И одному богу известно, как много талисманов он подбросил ему за последние несколько лет. Талисманы становились не только сильнее, но и хитроумнее прежних. Одни явные — например, кусочек серебра, который следовало носить на цепочке, как амулет, но Дантэ не был поклонником амулетов. Другие — совсем крохотные, незаметные, вроде того, который Гидеон вплавил в свою новую визитку перед тем, как послал ее брату, зная, что Дантэ, скорее всего, сунет ее в карман. Он ошибся лишь в одном — талисман выдала его же собственная сила. Дантэ почувствовал ее, хотя и потратил уйму времени на поиски.
Позади раздался стук Эла, отличавшийся от других. Приемная пустовала — секретарша Дантэ ушла домой несколько часов назад.
— Войдите, — сказал он, не отрывая глаз от заката.
Дверь открылась, и Эл произнес:
— Мистер Рэйнтри, это Лорна Клэй.
Дантэ повернулся и взглянул на женщину, чувствуя неладное. Первое, что он заметил, — это яркий цвет ее волос. Насыщенный, темно-красный, включавший в себя несколько оттенков, от медного до темного, как бургундское вино. Теплый янтарный цвет переливался в ее локонах, и он ощутил внизу живота неожиданное чувство вожделения. Смотреть на ее волосы было все равно что смотреть на огонь, и реакция оказалась соответствующей.
А потом он заметил, что она вне себя от злости.
Глава 2
Несколько событий произошли фактически одновременно. Мгновенно, подобно удару плети, вожделение, которое почувствовал Дантэ, смешалось с вечно таящимся в нем желанием дать волю огню, пославшим неистовый каскад ощущений во все его нервные окончания слишком быстро, чтобы он успел взять себя в руки. Мгновенно все свечи в комнате вспыхнули, и фитили некоторых из них горели быстрее и ярче, чем следовало. А на его столе загудел дурацкий талисман Гидеона, как будто на нем имелась кнопка с надписью «включить/выключить», на которую кто-то нажал.
У него не было времени взвесить и проанализировать все упомянутые события; он должен был взять себя в руки, причем быстро, иначе вся комната могла зайтись пламенем.
Такой унизительной потери самоконтроля он не испытывал с тех пор, как вступил в период половой зрелости и гормоны его стали сходить с ума.
Он безжалостно подавил прилив бьющей из него ключом энергии. Было нелегко; сохраняя внешнее спокойствие, мысленно он словно пытался обуздать бешеного быка. Его энергия, в своей истинной мощи, рвалась наружу, сопротивляясь любым попыткам приручить ее. Обычно он справлялся с ней мастерски. В конце концов, дранир определялся не наличием силы, а способностью ее контролировать. Отсутствие контроля могло привести к катастрофе. И в итоге к появлению ненужных свидетелей. Рэйнтри веками выживали благодаря способности сливаться с обычными людьми, а это было делом не из легких.
Дантэ всю жизнь учился владеть собой и энергией, струившейся по его жилам. И хотя он знал, что в период летнего солнцестояния усилий доводилось прилагать больше обычного, к трудностям вроде сегодняшних он не привык. С мрачным видом он взял себя в руки, собрав всю свою волю, чтобы совладать с силами природы. Он мог бы затушить свечи, но еще большим усилием воли оставил их гореть, поскольку, задув свечи, он мог бы привлечь к ним еще больше внимания, чем когда они загорелись.
Единственное, что не поддавалось его контролю, — чертов талисман, лежащий на его столе. Он жужжал и пульсировал и разве что не посылал радиосигналы. Хоть он и знал, что Эл и мисс Клэй не чувствовали энергии, исходившей из этой штуки, ему с трудом удавалось не обращать на нее внимания. Гидеон поработал на славу. «Когда увидимся, пеняй на себя», — мрачно пообещал Дантэ. Если Гидеон воображал, что это смешно, то он посмеется следующим. Гидеон не единственный, кто умеет делать талисманы.
Мало-мальски совладав с пламенем, он обратил свое внимание на гостью.
Лорна в очередной раз попыталась выдернуть запястье у дуболома, державшего ее руку, но тот сжимал ее достаточно крепко, хоть и без лишней жесткости. И хотя она была благодарна человеку, старавшемуся не делать ей больно, но испытывала такую ярость — и конечно же страх, — что ей хотелось врезать ему изо всех сил, начать царапаться, пинаться, кусаться… Словом, делать все, чтобы освободиться.
Затем сработал инстинкт самосохранения, и волосы на ее голове зашевелились, стоило ей понять, что человек, так тихо стоявший у огромного окна, представлял собой куда большую опасность, нежели дуболом.