Рейс на эшафот
Шрифт:
— Какой идиот отправил тебя в город? — спросил он.
Нордин торопливо прикрыл письмо копией рапорта, так как только что написал: «У Мартина Бека с каждым днем появляются новые странные причуды, а вид становится все более и более кислым».
Колльберг выдернул лист бумаги из каретки и сказал:
— Ты сам.
— Что? Я?
— Ну да. В среду, когда здесь была Белокурая Малин.
Мартин Бек недоверчиво посмотрел на Колльберга.
— Странно, — сказал он, — Я этого не помню. Однако в любом случае бессмысленно отправлять с таким заданием норландца, который с трудом находит Стуреплан.
Нордин сидел с обиженной миной, но в глубине души был согласен с Мартином Беком.
— Рённ, — сказал Мартин Бек, — выясни, где бывал Ёранссон, с кем дружил, чем занимался. И попытайся найти того Бьёрка, у которого он жил.
— Хорошо, — сказал Рённ.
Он был занят составлением списка всех возможных значений последних слов Шверина. Начал он с «день… рукой». А последняя версия выглядела: «один.. рак… ай».
Каждый был занят своим участком работы.
В понедельник Мартин Бек встал в половине седьмого после почти бессонной ночи. Он плохо себя чувствовал, а от шоколада, который он выпил на кухне за компанию с дочкой, лучше ему не стало. Остальные члены семьи еще не появились. У жены к утру был особенно крепкий сон, а сын, вероятно, унаследовал эту черту от нее, потому что ему всегда было трудно просыпаться по утрам. Только Ингрид вставала в половине седьмого, и без четверти восемь дверь за ней уже закрывалась. Всегда. Инга считала, что по ней можно проверять часы.
Инга явно испытывала слабость к штампам. Можно было составить список фраз и оборотов, которыми она обычно пользовалась, и продать его как пособие для истощенных от потуг журналистов. Что-то вроде шпаргалки. Книга должна называться: «Умеешь говорить — умеешь писать».
Вот о чем размышлял Мартин Бек.
— О чем ты думаешь, папа? — спросила Ингрид.
— Ни о чем, — машинально ответил он.
— Я с весны не видела, чтобы ты смеялся.
Мартин Бек оторвал взгляд от клеенки, на которой были изображены танцующие гномы, и попытался с улыбкой посмотреть на дочь. Ингрид прекрасная девушка, но это тоже не повод для смеха. Ингрид встала и пошла за учебниками. Когда отец надел пальто и шляпу, она уже ждала его, держась за дверную ручку. Он взял у нее портфель. Это был старый, потертый кожаный портфель, облепленный цветными эмблемами ООН.
Это тоже была привычка. Он нес портфель Ингрид точно так же, как десять лет назад, когда она в первый раз пошла в школу. Разница лишь в том, что тогда он держал ее за руку. Маленькую, горячую и вспотевшую ручку, дрожащую от возбуждения и страха. Когда он перестал водить ее за руку? Он не помнил.
— На Рождество ты точно будешь смеяться, — сказала она.
— Неужели?
— Да. Когда увидишь мой рождественский подарок. — Она нахмурила брови и добавила: — Я даже не представляю себе, чтобы можно было не смеяться.
— Кстати, а ты что хотела бы получить?
— Лошадь.
— А где ты ее поставишь?
— Не знаю. Но мне хочется иметь лошадь.
— Знаешь, сколько она стоит?
— К сожалению, знаю.
Они расстались.
На Кунгсхольмсгатан его ждали Гюнвальд Ларссон и расследование, которое при всем своем желании нельзя было назвать профессиональным. Хаммар был настолько тактичен, что подчеркнул это не далее как вчера.
— А как там с алиби у Туре Асарсона? — поинтересовался Гюнвальд Ларссон.
— Алиби Туре Асарсона является одним из самых надежных в истории криминалистики, — сказал Мартин Бек. — В критический момент он произносил речь в присутствии двадцати пяти человек. И находился в городской гостинице в Сёдертелье.
— Ага, — печально принял к сведению Гюнвальд Ларссон.
— Кроме того, с твоего позволения, выглядит не очень логичным предположение, будто бы Гёста Асарсон не заметил собственного брата, садящегося в автобус с автоматом под плащом.
— Кстати, насчет плаща, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Он должен был быть очень просторным, если под ним удалось спрятать тридцать седьмую модель. Скорее всего автомат лежал в чемоданчике.
— Тут ты прав.
— Да, иногда и я бываю прав.
— Нам просто повезло, — сказал Мартин Бек, — что вчера вечером ты оказался прав. В противном случае хорошо бы мы сейчас выглядели. — Он ткнул в сторону собеседника сигаретой и добавил: — Но в один прекрасный день ты влипнешь в нехорошее дело, Гюнвальд.
— Не думаю, — ответил Гюнвальд Ларссон и, тяжело ступая, вышел из кабинета. В дверях он столкнулся с Колльбергом, который торопливо уступил ему дорогу и, покосившись на широкие плечи Ларссона, спросил:
— Ну, как там наш живой таран? Раздосадован?
Мартин Бек кивнул. Колльберг подошел к окну.
— Черт бы побрал все это, — вздохнул он.
— Она по-прежнему живет у вас?
— Да, — ответил Колльберг. — Но только не говори: «Так, значит, ты устроил себе гарем», потому что герр Ларссон уже выразился именно так.
Мартин Бек чихнул.
— Будь здоров, — сказал Колльберг. — Я еле сдержался, чтобы не выбросить его в окно.
Мартин Бек подумал, что Колльберг один из немногих, кто, пожалуй, способен на что-то в таком духе.
— Спасибо, — сказал он.
— За что?
— Ты ведь сказал: «Будь здоров».
— Верно. Мало кто знает, что нужно поблагодарить. У меня как-то был такой случай. Один фоторепортер избил свою жену и вышвырнул ее голую на снег, потому что она не поблагодарила его, когда он сказал ей: «Будь здорова». Это было в канун Нового года. Естественно, он был пьян. — Колльберг немного помолчал, потом медленно сказал: — Из нее больше ничего нельзя вытянуть, я имею в виду Осу.
— Мы уже знаем, чем занимался Стенстрём, — сказал Мартин Бек.
Колльберг с изумлением уставился на него.
— Знаете?
— Да. Он занимался убийством Терезы. Это совершенно ясно.
— Терезы?
— Да. Тебе не пришло это в голову?
— Нет, — сказал Колльберг. — Не пришло, хотя я просмотрел все дела за последние десять лет. Почему ты ничего мне не говорил?
Мартин Бек задумчиво смотрел на него и одновременно грыз кончик авторучки. Они думали об одном. Колльберг выразил их мысли словами:
— Видно, не все можно передать с помощью телепатии.