Рейволюция. Роман в стиле техно
Шрифт:
Все начиналось с галереи АССА на Шпалерной улице. Шпалерная идет параллельно Неве – от Смольного собора до Летнего сада. Жить здесь красиво, но не удобно. Ближайшая булочная – за две улицы. Ближайший гастроном – на квартал дальше булочной.
Зато прямо под окнами течет гранитная река… Вода в ней – того же цвета, что асфальт…
Прошли десятилетия. Вода в Неве совсем не изменила свой цвет. А те, кто жил в новиковской галерее, давно мертвы. Дальше на земле стали жить просто люди.
Двести
Когда они успевали писать свои стихи – непонятно. Они до обеда валялись в постелях. Потом несколько часов подряд занимались гардеробом: натягивали дорогие рубашки, шнуровали ботинки экстравагантных моделей. Но самое интересное начиналось с закатом и продолжалось до утра, а потом они до обеда валялись в постелях и все начиналось по новой.
Времени писать стихи у них почти не оставалось. Но кое-что записать удалось. Теперь их книги встречают вас у входа в любую библиотеку: Жуковский, Пушкин, Батюшков, Баратынский… Со временем вся эта компания была названа «Золотым веком».
А в 1912-м в двадцати минутах ходьбы от квартиры Тимура Новикова открылся найт-клаб «Бродячаясобака». Каждый вечер здесь собирались молодые люди, которые накачивались французским шипучим вином, играли в карты, влюблялись друг в друга и девушек и иногда писали стихи.
Непонятно, когда они успевали делать все то, что делали. За бокалом вина в «Собаке» было изобретено: три новые поэтические школы, две революционные театральные доктрины и весь художественный авангард XX века. Но главным было не это, а то, что именно здесь можно было занять денег, хорошенько рассмотреть родинку на ягодице у знаменитой балерины, курнуть гашиша и с рассветом поехать допивать в Царское Село.
В «Собаку» ходили Ахматова, Михаил Кузмин, Мейерхольд и Маяковский. На алкоголь в баре им полагалась скидка. Пили они намного больше, чем пушкинские приятели. Поэтому их компания и названа была всего лишь «Серебряным веком».
А потом мой город умер, но в расселенной квартире Тимура Новикова все началось заново. Новым людям было не у кого учиться… и они стали учиться просто у города, и город сам воспитал себе новое поколение.
Там, на Шпалерной улице мой город вступил в «Бронзовый век» своей истории. Хотя потом кончился и этот, последний, век.
Где-то за две недели до смерти Тимур Новиков начал звонить знакомым и говорить, что скоро он, наверное, умрет. Знакомые удивлялись:
– Почему это вы умрете?
– Я все уже сделал.
– Что это вы сделали?
– Я открыл Музей современного искусства. Изобрел неоакадемизм. Написал книгу. В этой жизни делать мне больше нечего.
– Да бросьте вы! Ну, почему «нечего»?
Прежде чем ответить, он подолгу молчал. Потом все-таки признавался:
– Так хочется красоты… а вокруг нет никакой красоты, понимаете?
Знакомые махали руками и вешали трубки. А в конце зимы 2001 года Новиков уехал в Калининград готовить очередную выставку. Там он простыл. И когда вернулся в Петербург, умер.
Они умерли и стали героями мифов. Как Аргонавты. Как Нибелунги. Их улыбки превратились в бронзовые бюсты. Они умерли почти все. Тех, кто остался, можно пересчитать по пальцам.
Например, до сих пор жив Иван Сотников. Только его уже давно никто не зовет по имени. Теперь, обращаясь к нему, положено добавлять слово «отец»: отец Иван.
Сперва Сотников был таким же, как остальные. Тоже рисовал картины. Вместе с Новиковым основал группу «Новых художников». Пробовал выставляться. Отличие стало заметно позже. Просто все они шли в одну сторону, а он в другую.
Пятнадцать лет назад АССА закрылась. Художники разъехались из желтого петербургского центра. Новиков уехал в Нью-Йорк. Африка в Стокгольм. Густав в Лондон… А Иван Сотников уехал в поселок Вырица Ленинградской области. Там стояла крошечная церковь, и Сотников устроился работать церковным сторожем.
Они шли в одну сторону, а он шел в другую. Были ли эти парни, считающие себя героями, хорошими людьми? Разумеется, нет. Ну, да и не его дело их судить. Просто среди этих странных парней должен быть кто-то, кто будет просить за них.
В Вырице в церкви некому было служить. И через несколько лет Сотников был рукоположен в дьяконы. А потом и в священники. Ему достался приход в самом глухом районе новгородской епархии: поселок Тесово-Нетыльский, железнодорожная станция Рогавка. Каждый день своей жизни он начинает с того, что переодевается, через голову натягивает рясу и идет просить.
Он-то помнит, что это были просто парни. Они жили так, как им хотелось. Им хотелось жить плохо, и они жили плохо, а потом они умирали и считали, что становятся героями, да только будущим шампольонам будет не расшифровать миф, героями которого они стали.
В их жизни не было ничего хорошего. Кроме того, что он за них просил. Они станут творить свои бесчинства. Станут проживать свои безумные жизни. Из веселых парней они быстро превратятся в сумасшедших угрюмых стариков. Но все это время рядом с ними будет тот, кто просит.
За себя и за них. За тысячи них. За всех.
Только Ты, Глядящий на них, и останешься. Остальное исчезнет. Уже исчезло. Бронза позеленеет, истлеет, обратится в пыль, растает, исчезнет безо всякого следа… От моего поколения осталось лишь тление.