Режим бога. Вершина Красной Звезды
Шрифт:
Бросаю взгляд на часы - пора мчаться в аэропорт. Оставив записку для мамы и потрепав на прощанье по голове притихшего Хатико, направляюсь к машине. Господи, дай мне сил пережить ближайшие три дня…
…Мы подъезжаем к самолету практически одновременно. Я только успеваю выбраться из машины и взять из багажника спортивную сумку, как рядом с нами останавливается еще одна черная Волга. Из нее сначала выходит Сергей Сергеевич, а потом и Александр Павлович – отец Веры, которого я даже не узнал сразу. Вздохнув, роняю сумку на асфальт и делаю шаг им навстречу.
– Александр Павлович… - слова застревают в горле,
Старший Кондрашов постарел разом лет на десять, и сейчас передо мной стоит совершенно другой человек. От прежнего жизнерадостного балагура осталась только тень…
Он сам подходит ко мне. И как-то неловко, по-стариковски обнимает меня, растерянно похлопывая по спине.
– Здравствуй, Витя... Вот видишь, как пришлось нам встретиться...
Сергей Сергеевич тактично отходит к ребятам охранникам, оставляя нас одних. А мы так и стоим, обнявшись, рядом с трапом. В какой-то момент мне даже кажется, что Александр Павлович настолько ушел в себя и так раздавлен горем, что забыл, где он находится. Пожилой мужчина похож сейчас на большого беспомощного ребенка, не понимающего, что происходит вокруг. И я уже начинаю сомневаться, стоило ли нам вообще брать его с собой.
Словно прочитав мои мысли, он тяжело вздыхает и отстраняется.
– Ты не переживай, я в самолете приду в себя, соберусь. Просто дома еще и Татьяна… мне страшно оставлять ее одну.
– Как она?
– Плохо, Вить… совсем плохо. Не знаю, как жена переживет все это. С ней сейчас сестра осталась, но…
– Может, позвонить Львовой, пусть тоже подъедет?
Я думаю еще насчет Брежневой, но сразу отбрасываю мысль. Она точно не поможет. А все остальные наши женщины разъехались и будут в Москве только завтра - послезавтра.
– Нет, не стоит. Вряд ли она сегодня захочет видеть кого-то. Может быть, завтра…?
Подходит Сергей Сергеевич, говорит, что нам пора заходить в самолет. Александр Павлович кивает ему, растерянно оглядывается в поисках своего багажа. Кажется, он даже не помнит, доставал ли его из машины. Кто-то из ребят бросается помочь, я в это время подвожу отца Веры к ступенькам трапа, поддерживая за локоть. Он послушно переставляет ноги, но мыслями где-то далеко. Мужчина явно не в себе, и как он перенесет предстоящие испытания, я даже не представляю. Впереди ведь еще опознание тела в морге…
Салон Ила разделен на несколько отсеков, и в том, где мы располагаемся, кресел тридцать, не больше. Судя по размеру и компоновке пассажирских кресел, между которыми размещены еще и удобные столики, этот борт принадлежит специальному авиаотряду. Мы с Александром Павловичем усаживаемся рядом, охрана занимает кресла чуть поодаль. Две вышколенные стюардессы проявляют максимум тактичности, не раздражая своей опекой и вниманием, но в то же время и не выпуская нас из виду.
Верин отец, устроившись в кресло, сразу будто погружается в транс, отключившись от действительности. Отрешенным немигающим взглядом смотрит в иллюминатор, неподвижно сложив на коленях. Вокруг опущенных уголков его рта залегла глубокая, горестная складка. Кажется, он даже не замечает того момента, когда наш самолет, разбежавшись по взлетной полосе, отрывается от земли.
Я молчу, но то и дело с беспокойством посматриваю на него, не понимая до конца: то ли его накачали успокоительным, то ли это такая защитная реакция на стресс. Но переживание за этого несчастного пожилого человека помогает мне хоть немного отвлечься от собственных тяжелых мыслей.
– Виктор, спасибо, что летишь со мной за Верочкой – вдруг произносит он – она бы тоже была благодарна тебе.
Не выдержав, я прерываю его благодарность
– Нет. Я очень виноват перед вами и Татьяной Геннадьевной! Если бы я не втравил Веру во всю эту историю с группой, она бы сейчас была жива.
Верин отец недоуменно смотрит на меня, словно не понимая, за что я перед ним винюсь, потом возмущенно прерывает мои покаяния
– Виктор, ты с ума сошел?! За что ты просишь прощения? Это я должен был извиниться перед тобой за все те неприятности, которые доставила вам Вера! Мне надо было бы сразу приехать в студию. Не спорь, я же разговаривал с Евгением Максимовичем и знаю, что ты взял на себя всю ответственность за ее ужасную выходку. Если бы не ты…
– …Вера сейчас была бы жива – хмуро перебиваю я его – Вот что главное. До знакомства со мной у нее была спокойная, размеренная жизнь. А я поманил ее ярким фантиком: славой и возможностью увидеть весь мир. Какая девушка устоит перед таким искушением? И теперь Вера мертва. Потому что я не смог ее защитить.
– Не смей себя винить! Виктор, ты ни в чем не виноват, поверь!
– с жаром вдруг заговорил Александр Павлович – Несчастный случай с Верой мог произойти и в Москве, даже если бы вы не были знакомы с ней!
– Но произошел в Париже. Когда ее преследовали ...газетчики.
На последнем слове я спотыкаюсь. Сказать отцу Веры правду? Нет. Сначала нужно доказать убийство ее дочери.
*****
А дальше Александра Павловича как прорвало, и он с болью заговорил о любимой дочери
– Витя, ты хоть знаешь, как за последний год изменилась наша Верочка? Она как будто проснулась от долгого сна – стала такой веселой, такой живой, жизнерадостной! У Верочки вдруг появился интерес к жизни, она стала такой уверенной в себе, постоянно улыбалась и шутила. Мы с женой не могли на нее нарадоваться…
Я слушал Вериного отца, не прерывая, только кивал головой и вставлял короткие реплики. Было понятно, что человеку нужно выплеснуть свою страшную боль, хотя бы через слова и воспоминания. А кому он еще может рассказать, какая замечательная у него была дочь – своей жене что ли? Так Татьяна Геннадьевна у нас из тех женщин, что и в горе остаются эгоистичны. Это исключительно ее нужно жалеть, только она убита горем. А кто выслушает и пожалеет Александра Павловича? Ему что – легче? Или он меньше любил дочь? Или у мужчин не так болит душа?
Его хватает почти на час. А потом он замолкает и снова замыкается в себе. Я сочувственно сжимаю его руку, лежащую на подлокотнике, но он, кажется, уже не чувствует этого.
За четыре с лишним часа полета у меня было время еще раз хорошо все обдумать. И с каждой минутой версия с убийством кажется мне все более убедительной. Теперь нужны веские доказательства. И найти Саттера.
Незаметным жестом отзываю Сергея Сергеевича в конец салона и, убедившись, что нас не услышат, начинаю его пытать